Пикассо. Иностранец. Жизнь во Франции, 1900–1973 - Анни Коэн-Солаль

подозревались в анархизме и за которыми полиция вела наблюдение. Хуан Руис-и-Лопес, родился 6 мая 1888 года в Сантелисесе, Испания, ВЫСЛАН из страны 3 февраля 1921 года; Бенито Хосе Руис де Габаретта, гражданин Испании, родился 21 марта 1886 года в Памплоне (Испания), парикмахер в Бордо (Жиронда), и его брат Мигель Руис де Габаретта, АНТИМИЛИТАРИСТЫ-АНАРХИСТЫ; Франсиско Руис Гомес, родился 1 января 1905 года в Мелилье (Испания), ВЫСЛАН из страны по приказу префекта полиции Приморской Сены; Амайя Руис Ибаррури; Бартоломе Руис Искьердо; Эдуардо Руис Хименес; Мануэль Руис Гарсия; Риккардо Руис Фернандес; Инносент Руис Мартинес; Лусио Руис Серрандо; Хиларио Руис Гомес…»{116} Досье на всех этих людей хранятся в архиве, и у всех у них то же имя, что и у художника Пабло Руиса Пикассо, известного как Пабло Пикассо.

В 1895 году, когда Пабло было четырнадцать, он подписывал свои рисунки «П. Руис Пикассо», используя свое полное имя в испанском стиле, добавляя фамилию отца (Руис) к фамилии матери (Пикассо). В 1900 году его картина «Последние мгновения» (Last Moments), которая была отобрана для демонстрации на Всемирной выставке в Париже, тоже была подписана «П.Р. Пикассо». Но начиная с выставки в галерее Воллара в июне 1901 года, художник начал подписывать свои произведения просто «Пикассо». И дальше всегда ставил на них только эту подпись.

В чужой стране с фамилией Пикассо ему было проще стать своим. Во всяком случае, на него бы не навешивали ярлык иностранца, который автоматически навешивался на любого человека с фамилией Лопес, Гомес или Руис. Однако все письма, приходившие от его матери на улицу Равиньян или бульвар Клиши, неизменно были адресованы «сеньору Пабло Руису Пикассо». Именно так подписывала каждое свое письмо Мария крупным, закольцованным каллиграфическим почерком.

«Почему ты не пишешь? – задавала она вопрос в очередном послании. – Ты же не забыл, что в четверг, девятнадцатого, день Святого Хуана?»{117} Следующее письмо полно разочарований: «Ну что ты за сын?! Тебе, вероятно, на нас наплевать, раз ты нам не пишешь!»{118} И тут же беспокойство: «Я все время думаю о тебе – о том, как бы с тобой чего не случилось. Особенно я волнуюсь, когда думаю о том, что по ночам ты бродишь бог знает где…»{119} «На той фотографии, что ты нам прислал, ты выглядишь ужасно! Я очень расстроилась. Если ты и в самом деле выходишь на улицу в таком непотребном виде, без шляпы, то мне стыдно за тебя!»{120} – отчитывала его Мария в своем очередном письме – Не пытайся делать вид, что тебе все равно! Ты обязан внести свой вклад в свадьбу сестры»{121}. Или отдавала распоряжения: «Меня до глубины души взволновал сюрприз, который ты нам преподнес! И все-таки напоминаю: завтра день рождения твоего отца, а в пятницу – день Святой Долорес. Поздравь, пожалуйста, папу»{122}. Иногда она обрушивала на сына свой гнев и тут же в этом раскаивалась: «Вчера, до того как я получила от тебя открытку, я была вне себя от отчаяния! Я села писать тебе письмо и высказала тебе все, что было у меня на сердце. Но пока я писала, я понемногу успокоилась. Я хотела, чтобы ты понял, сколько огорчений ты нам с отцом приносишь. Твой отец очень тобой недоволен»{123}. Много позже, когда в местной прессе начали появляться первые статьи о кубизме, тон ее писем изменился: «Мой дорогой сын Пабло! На днях, когда я была у врача, я случайно увидела газету, в которой было написано о тебе. Это была статья Утрильо, и он тебя в ней очень хвалил. Жаль, я не могу вспомнить, в какой газете это было написано. Тебе бы эта статья понравилась – он писал в ней о кубизме»{124}.

Однако в 1901 году, когда сын решил взять ее фамилию вместо фамилии отца и подписываться «Пабло Пикассо», Мария была недовольна и прямо написала ему об этом: «Ты же раньше всегда подписывал свои картины “Руис Пикассо”. И в газетах, когда о тебе писали, называли эту фамилию. Что случилось? Теперь я вижу, что тебя везде называют Пабло Пикассо. Разумеется, твой отец не обижается на это, но на днях он признался, что стыдно терять такую древнюю благородную фамилию, как Руис Альмогера. Ты же помнишь, что у него было генеалогическое древо семьи? Он передал его твоему дяде, теперь оно у его дочерей. Но на самом деле оно принадлежит тебе. Знаешь, что сказал на днях твой отец? “Мужчина, взявший фамилию матери, непременно плохо кончит…” Конечно же, твой отец пошутил. Целую тебя, твоя мать, Мария»{125}.

Постепенно она смирилась с выбором сына. В 1911 году, когда Пикассо жил на бульваре Клиши, она отправляла ему письма, подписывая: «Сеньору Пабло Р. Пикассо». В 1915 году, когда он переехал на улицу Виктора-Шельшер, она адресовала конверты «сеньору Пабло Пикассо», а затем просто «Пабло Пикассо». Наконец однажды она сдалась и написала: «Что касается фамилии. Перед тем как ты прислал открытку, твой отец сказал, что согласен с тобой. И привел в пример Веласкеса, а вместе с ним и многих других, кто использовал только свою вторую фамилию»{126}.

Пикассо, как и все эмигранты, перемещался между несколькими мирами. Один мир – в Испании – организовывала и поддерживала его мать. Там он был частью своей семьи и сыном своих родителей. И другой – мир его друзей и коллег по цеху, где он был самим собой и чувствовал себя намного свободнее. Рассматривая записные книжки Пикассо 1900–1906 годов, можно заметить, сколько мест он сменил – Малага, Ла-Корунья, Барселона, Мадрид, Париж… И эти совершенно разные вселенные пересекались, перемешивались, наслаивались друг на друга. Так же и работы Пикассо того периода свидетельствовали о его эстетических и творческих поисках. «Нана» (1901, музей Пикассо в Барселоне) была данью Тулуз-Лотреку. В «Странствующих акробатах» (1901, Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, Москва) определенно ощущается влияние Понт-Авенской школы (Эмиля Бернара, Поля Гогена). В «Автопортрете» 1901 года (Национальный музей Пикассо, Париж) Пикассо предстал братом-близнецом Винсента Ван Гога. Картина «Мулен де ла Галетт» (1900, музей Соломона Р. Гуггенхайма, Нью-Йорк) перекликается с работами Дега и Ренуара. «Расчесывание волос» (1906, музей Метрополитен, Нью-Йорк) – с работами Пюви де Шаванна. А меланхоличные сцены «голубого» периода отсылают к работам Касаса, Русиньоля и Нонеля{127}.

Пикассо себя ни в чем не ограничивал и мог играючи заговорить на языке Гойи в