Магия тишины. Путешествие Каспара Давида Фридриха сквозь время - Флориан Иллиес

III понятия не имеет, к чему это всё, но он рад любой возможности порадовать сына, пусть даже такими безрадостными картинами.

* * *

Как возможно такое, что одна и та же картина с одиноким монахом у моря дает кому-то, точнее кронпринцу, утешение в глубокой печали, а другого, Генриха фон Клейста, затягивает в пучину одиночества и безутешности?

* * *

«Как новое попадает в мир?» – говорится в начале «Сатанинских стихов» Салмана Рушди. А потом Рушди сразу задает не менее фундаментальный вопрос: «Как оно выживает, ведь оно всегда такое дерзкое и опасное?» В случае «Монаха у моря» Каспара Давида Фридриха неожиданный ответ таков: благодаря покровительству пятнадцатилетнего прусского кронпринца, который погрузился в такую непривычную, глубокую печаль, что жизнь без этой картины кажется ему гораздо опаснее. И на протяжении всей жизни Фридрих Вильгельм IV ни на один день не выпустит «Монаха у моря» из виду, монах будет сопровождать его во всех перемещениях по королевскому дворцу в Берлине. А как же его сердце, разбитое на всю жизнь ранней смертью матери? Он оставляет завещание, в котором велит извлечь сердце из своего тела и похоронить рядом с матерью в ее мавзолее в парке Шарлоттенбург. Его желание исполняют, когда он умирает в 1861 году. Его сердце отправляется к маме, тело – в Потсдам, в склеп Гогенцоллернов, а душа, скорее всего, на небеса, но это единственное место, которым даже прусский король не может распоряжаться в своем завещании.

* * *

Июль 1942 года, Эрнст Юнгер записывает в дневнике, что еще никогда и нигде не ощущал запах липового цвета так интенсивно, как здесь, в Париже. Возможно, это благодаря тому, что он так высоко задирает нос. Железный крест и орден «За заслуги» на его мундире появились еще во времена Первой мировой войны, когда он впервые воевал с французами. А теперь автор книг «В стальных грозах» и «Борьба как внутреннее переживание» ведет жизнь настоящего денди в Париже, затихшем в стороне от военных катаклизмов. Он офицер штаба оккупационного командования вермахта, в его кабинете в отеле «Мажестик» всегда под рукой письменные принадлежности и стакан бургундского. Юнгер давно уже стал патетичным реалистом и занят поиском новых видов жуков, потому что людей он, как ему самому кажется, познал слишком хорошо. Но в эти душные летние месяцы 1942 года Юнгер внутренне разрывается, как никогда ранее за сорок семь лет своей бурной жизни, между женой Гретой, что ждет его в далеком Кирххорсте, и педиатром немецко-еврейского происхождения Софи Раву в Париже, которая нежно и трепетно трогает кончики его пальцев, надеясь обнаружить в них чувства.

Военная задача Юнгера в Париже заключается в документировании борьбы между вермахтом и партийными структурами национал-социалистов за доминирование на оккупированных французских территориях. Но его дневник становится документацией борьбы за доминирование над его строго охраняемым сердцем. Когда жена осознаёт масштаб измены, Юнгер молит о прощении, отправляет ей из Парижа в Кирххорст бесстыдно дорогие духи, паштет из гусиной печени, трюфели и ликер. И он наивно надеется, что это поможет. Еще никогда он не был так близок к нервному срыву, как во время этих метаний. И вот 9 июля 1942 года, в растрепанных чувствах из-за общего положения в мире и особенно из-за состояния своего брака, Эрнст Юнгер внезапно осознаёт себя фридриховым «Монахом у моря»: «Когда закрываю глаза, я вижу темный ландшафт с камнями, утесами и горами на краю бесконечности. На заднем плане, на берегу мрачного моря, я различаю себя самого – крохотную фигурку, будто нарисованную мелом. Это мой форпост у самой границы с Ничто; там далеко, у самой бездны, я сражаюсь за себя»[57].

* * *

Вопрос Петеру Слотердайку: «Что делает „Монаха у моря“ таким неслыханным?» Ответ: «Это первая картина, на которой субъект растворяется в субстанции».

* * *

В самом конце жизни глаза у Каспара Давида Фридриха всё чаще оказываются на мокром месте. В 1838 году, после смерти Адольфа, брата Фридриха, Каролина пишет родственникам в Грайфсвальд, что нервы ее мужа на пределе и он не может написать сам: «и радость, и печаль сразу вызывают у него слезы». Его лицо всё больше напоминает поле проигранной битвы. Его русский друг Василий Жуковский в последний раз навещает Фридриха в 1840 году и лаконично записывает: «Грустная развалина. Он плакал как дитя»[58].

* * *

Одиннадцатого августа Фридрих с женой переправляются на паруснике по Балтике с Рюгена в Штральзунд, а уже 31 августа в Штральзунде швартуется другое судно – оно вышло из Копенгагена, а на его борту норвежский пейзажист Юхан Кристиан Клаусен Даль, коренастый северянин с румяными щеками. Он только что окончил Академию искусств в Копенгагене, как и Фридрих за пару лет до него, а в этом августе он плывет на паруснике мимо Рюгена, любимого острова Фридриха, и берет курс на Штральзунд. Корабль, на котором Даль приближается к пока еще незнакомому Фридриху, носит красивое имя «Два брата». Далее тридцатилетний вечный студент едет по суше в Дрезден и идет с рекомендательным письмом к Фридриху, который старше на четырнадцать лет, в дом «На Эльбе, 26». Они сразу же становятся лучшими друзьями. Пьют пиво, много беседуют. «Мы с пейзажистом Фридрихом долго гуляли и дошли до Большого сада в пригороде», – пишет Даль в дневнике в декабре 1818 года. А когда Фридрих в те же дни видит особенно удачную картину Даля, то восклицает: «Черт побери! Это так восхитительно, я и не думал, что вы можете так писать». Об этом счастливый Даль рассказывает в письме к друзьям в Норвегию. В Дрездене седовласые профессора высмеивают Даля и Фридриха, зато молодые художники восхищаются ими. Это еще больше сплачивает их. А вскоре Даль вообще переселяется в новый дом Фридриха – «На Эльбе, 33», он живет этажом выше, впоследствии сын Фридриха Густав Адольф будет брать уроки живописи у друга-норвежца.

Однако лучшим свидетельством дружбы двух выдающихся художников станет сама живопись: весной 1820 года они решают подарить друг другу свои картины. Даль дарит Фридриху картину под названием «Река в Плауэнской долине», на которой изображен тот самый шумный ручей, к которому Фридриха тянуло с первых дней в Дрездене (для сегодняшнего глаза не особенно красивая картина). Фридрих со своей стороны дарит Далю одну из своих жемчужин: «Двое мужчин, созерцающих луну». Довольно очевидно, что на картине изображены лучшие друзья – Даль и Фридрих и что Даль, младше и ниже ростом, опирается на