Карточная игра в России. Конец XVI – начало XX века. История игры и история общества - Вячеслав Вениаминович Шевцов

по природе как человек, Петр был груб как царь, не привыкший уважать человека ни в себе, ни в других»[157]. Да и иностранцы, прибывавшие в Россию, зачастую не были носителями начал более высокой культуры. Бытовой переворот сталкивался с русской бытовой действительностью. А.Т. Болотов в своих мемуарах писал, что русские дворяне середины XVIII века в свободное время «упражнялись в разных и важных разговорах»[158], то есть не просто разговаривали, а занимались разговорами для навыка, обучения[159]. Так на протяжении всего XVIII века русское дворянство упражнялось и в усвоении европейского modus vivendi.

В «Дневнике» Ф.В. Берхгольца, который в 1721–1722 годах жил в Петербурге и Москве, находясь в свите герцога Голштейн-Готторпского Карла Фридриха (будущего отца Петра III), содержится упоминание о четырех карточных играх, употребляемых в России: марьяж, ломбер, l’entree и короли.

В марьяж[160] Берхгольц играл на пути из Нарвы в Петербург с неизвестным русским дворянином[161]. Эту игру можно отнести к разряду европейских карточных игр, поскольку иностранец, никогда до этого не бывавший в России, мог играть в нее, не зная русского языка.

О «несравненной и умной» игре в короли Берхгольц узнал от герцога Карла Фридриха и оставил ее подробное описание.

В среде иностранного дипломатического корпуса играли в ломбер – карточную игру, возникшую в Испании в XVI веке[162]. И наконец, в Немецкой слободе Берхгольц «часа два с лишком просидел за картами, играя в I’entree[163] с женами голландских и немецких купцов», но что это за игра и каковы ее правила, выяснить не удалось.

Карты были знакомы и «птенцам гнезда Петрова» – П.И. Ягужинский, А.И. Румянцев, В.Н. Татищев «проводили время за картами и бутылкою вина» у голштинского тайного советника Бассевича. Это времяпрепровождение закончилось тем, что последний выиграл один червонец, «потому что игра была небольшая»[164]. На одном из обедов Татищев и Ягужинский, которые «старались не столько есть, сколько пить», сильно поссорились «именно за картами»[165].

Таким образом, только одна из четырех карточных игр, упомянутая Берхгольцем, имела русское происхождение, остальные же три – европейские. Все эти игры являлись коммерческими[166], в которых выигрыш в большей степени зависел от умения и способностей играющего, чем от случая. Они не требовали значительных материальных средств; игра шла не ради крупного выигрыша или проигрыша (для таких целей более подходят азартные игры), а ради самого процесса игры.

Весьма скромные сообщения Берхгольца о карточной игре по сравнению, скажем, со свидетельствами современников и иностранцев о екатерининском времени наводят на мысль, что карточная игра в первой четверти XVIII века не была часто встречавшейся формой проведения досуга в дворянской среде. О небольшом интересе дворянства к игре в карты свидетельствуют петровское законодательство, а также небольшой спрос на игральные карты[167].

Немалую роль в этом сыграло то, что сам Петр не любил этой игры, поэтому на вводившихся им ассамблеях карты не терпелись и не подавались[168]. Находясь за границей, он избегал карточной игры, которой там все повсеместно увлекались, и в свободное время играл только в шахматы. Шахматы были одной из самых любимых «тихих игр» первого российского императора, он увлекался ими с самых юных лет – мастера изготовили Петру шахматные фигурки, когда ему было всего четыре года, а в десять лет Петр приказал купить для себя комплект настоящих шахмат[169].

Дэвид фон Краффт. Портрет Фридриха Шведского, герцога Гольштейн-Готторпского

В петровскую эпоху еще ощущалось присутствие московской старины, приверженцы которой хотя и нашли место в новой эпохе, но продолжали придерживаться традиционного жизненного идеала, согласно которому игра рассматривалась как «бесовское действо», не подобающее православным людям.

Так, И.Т. Посошков (1652–1726), высказавший неординарные для своего времени мысли о развитии предпринимательства, определял карточную игру как свойственную последователям «лютерского зловерия»: «…не видеть ни слышеть, кто бы в их нововымышленой вере живой или мертвой чудотворец явился, толко таких чюдотворцев видим много, что могут до полунощи, ино ежь и до самаго света, в скакании и танцевании без сна проводити, умеют же и пити с музыками, и карты играти… всех нас в благочестии сущих да сохранит Господь от такова их чудотворения»[170]. Напомним, что именно Посошков одним из первых пытался наладить промышленное производство игральных карт. Весьма показательный пример того, как благие наставления и строгие замечания нередко разнятся с практическим коммерческим интересом.

П.А. Толстому (1645–1729), побывавшему в Венеции в 1697–1698 годах, профессиональный игорный дом с тысячными оборотами и участием женщин показался в диковинку[171].

В то же время необходимо отметить, что в петровское время сфера серьезного весьма существенно дополнилась сферой игрового, способствовавшей утверждению новых форм поведения и реабилитации веселья. Прообразом вооруженных сил стали юношеские забавы Петра – потешные войска и «дедушка русского флота». Церковные институты, являвшиеся дотоле незыблемым авторитетом, высмеивались деятельностью «всешутейшего собора». Парады, публичные торжества по поводу побед в войне устраивались едва ли не каждый год. Развлечением для праздных зрителей стала кунсткамера, но она могла пробудить и тягу к познанию. На введенных ассамблеях посетители, согласно воле царского указа и напечатанной инструкции, должны были разыгрывать непринужденное общение на европейский манер.

Вероятно, не случайно, что первое свидетельство о карточной игре в Европе зафиксировано в Италии в последней четверти XIV века. Эта хронологическая и территориальная внезапность (ведь контакты со странами Востока начались гораздо раньше) была связана с тем, что карты Таро соответствовали переходной атмосфере эпохи Возрождения. С одной стороны, их символическая сторона продолжала традицию средневековых мистических учений о внематериальном познании мира, с другой – их игровое использование отвечало признанию ценности мирских развлечений, светских форм досуга, было связано с общим повышением роли игрового поведения (в разыгрывании античных образцов). Возвратимся, однако, к российским бытовым реалиям.

В послепетровское время постепенно формируется значительная прослойка свободного от общественных обязанностей сибаритствующего дворянства, которое под обновлением своего жизненного уклада и роли в обществе стало понимать внешнее воспроизведение форм европейского общежития, причем далеко не лучших.

Такой праздный класс, ориентирующийся на европейское дворянство и дистанцирующийся от своего национального прошлого, начал организовываться при императорском дворе Анны Иоанновны. Демонстративное расточительное потребление и праздность стали здесь необходимой нормой, обязанностью. Лица, приближенные к императрице, старались обратить на себя внимание, произвести впечатление, соревнуясь между собой в роскоши экипажей и убранстве домов, в количестве дорогой одежды, драгоценных украшений и знаков отличия. «Придворный чиновник, издерживавший на свое платье в год две или три тысячи рублей, составляющих от 12 до