Иван Кондарев - Эмилиян Станев

— Новостей много. В городе арестован весь комитет. В околийском разместили солдат… Но самое главное, что срок восстания уже назначен — двадцать первого ночью. В Казанлыкской околии уже поднялись два или три села, — сказал Кондарев, огорченный тем, что Ванчовский слушал рассеянно, без всякого энтузиазма.

— Про Казанлык мы знаем: слыхали артиллерию.

— Если так пойдет, нам несдобровать…

— Это только в книгах все просто. А на деле получается совсем не так, как рассчитываешь… Ну а в других местах что происходит, в городах?

— Партия поднимется всюду, раз срок назначен.

Ванчовский остервенело стал чесать себе спину о ствол дерева.

— Сомневаюсь… Ох, завшивел совсем, не помню уж, когда переодевался.

— Ты голоден и потому видишь все в мрачном свете, — заметил Кондарев.

— Сытый голодного не разумеет. Ты листья когда — нибудь жрал? Тогда что ты мне поешь? Вы там с одним прокурором никак не справитесь!

— Анастасий совсем раскис. Влюбился в хозяйку явочной квартиры. Пропащий человек!

— Мое ко мне рассказывал. Люди не станут его слушаться и пойдут с нами. Чьи это лошади?

— Нишков сказал — какого-то родича его. Не беспокойся…

— Я не беспокоюсь, наоборот… Надо насчет их подумать, — неопределенно заметил Ванчовский и поглядел наверх, где остался Нишков с лошадьми.

— Почему ты не спрашиваешь, зачем я пришел? — сказал Кондарев, раздраженный тем, что вопрос о пище целиком поглотил Ванчовского.

— Сам скажешь!

— Давай говорить серьезно, Ванчовский. Я пришел сообщить тебе наше решение и план действий. Осталось всего три-четыре дня. Надо согласовать действия.

— Ладно, поглядим, что вы там решили.

— Ты меня не слушаешь!

Ванчовский сердито стукнул карабином по колену.

— Послушай, Кондарев, ты-то хоть должен понять… Три месяца скитаемся в лесах. Каждая сволочь может тебе кровь пустить, когда за твою голову дают кучу денег. Мы что, по-твоему, в корчме какой обитаемся, жареных барашков с утра до ночи едим?! Давай-ка: ты на мое место, а я пойду на твое… Ты с равнирытским кметом наделал нам большой беды — села заполнили солдаты, всюду рыщут каратели… То, что он был гад, известно, я тебя не виню, но все пошло вверх тормашками… Голод и волка из лесу гонит, а я должен каждый день думать, как накормить своих людей. Я тебя слушаю, а голова занята другим. Теперь говори.

Проглотив упрек, Кондарев принялся излагать план действия отрядов, который он разработал в последние дни. Согласно этому плану отряд должен был днем двадцать первого подойти к селу Миндя и там, создав впечатление, что намеревается напасть на общину, устроить засаду и обезоружить присланную из К. ударную команду. Таким образом часть полицейских сил и гарнизона будет обезврежена, отряд же захватит много оружия для коммунистов и земледельцев из окрестных сел. Затем в тот же день форсированным маршем через ущелье Ванчовский должен к полуночи добраться до пригородных виноградников и окружить казармы, чтобы не позволить военным бросить новые силы в город, пока повстанцы самого К. и ближних сел не овладеют им…

— Я нарисовал схему наступления, рассчитал время и расстояние. Завтра при свете можешь ее рассмотреть, — сказал Кондарев, вынув из внутреннего кармана куртки несколько сложенных листков бумаги. — План хороший, и надо его выполнять в точности, иначе наша акция в городе неизбежно провалится.

Ванчовский положил бумагу себе в карман.

— Сколько километров до этого села? — спросил он.

— По тропинкам отсюда самое большее пятьдесят. Тебе надо будет отправлять людей постепенно, партиями. В Минде всего два жандарма и один полевой сторож, поскольку село отдалено от района действий нашего отряда. Пусти вперед Йовчо Д об рева, он ведь из этого села. Пускай распространит слух, что вы собираетесь напасть на общину.

Ванчовский озабоченно потер лоб.

— Голодный медведь в пляс не пойдет. Прежде всего надо раздобыть хлеба, и притом не позже, чем сегодня ночью. Разве голодным одолеть такое расстояние? А нашим людям в селах сообщено уже о пароле?

— Со вчерашнего дня я только этим и занимаюсь.

Расспросив Кондарева обо всем поподробнее, Ванчовский сказал уже совсем другим, деловым тоном:

— Я посмотрю план, но даже если и обнаружу в нем какой изъян — менять его уже нет времени. Весь вопрос в расчетах. Возможно, они и верны, Йовчо знает местность — он скажет свое слово… Относительно сел гарантирую, что же касается города — сомневаюсь и в правильность вашей тактики не верю. При такой тактике могут повториться ошибки девятого июня. — Он помолчал и добавил: — Тяжко мне думать о матери и сестре. Говорят, заколотили дом и ушли в Голямо-Шивачево, к дядьке. Нет им жизни в Выглевцах. Если мне попадется этот поручик Балчев, я ему все кишки выпущу… Пойдем-ка к моим ребятам, а то уже светает. — Ванчовский встал и повел его к лесу.

— Эй, что вы там делаете? — тихо окликнул он кого-то, когда они вошли в чащу.

— Эта бутылка наделала беды, — ответил хриплый голос.

— Неужели выпили ее?

— Выпили, теперь вот у них понос.

— Уши пообрываю! Где Моско?

— Он их и подбил. Первым отпил, — * сказал вышедший из-за деревьев парень.

Вслед за ним появился коротышка, застегивая на ходу штаны и виновато улыбаясь. Он подошел к Ванчовскому и приставил к ноге свою длинную винтовку, доходившую ему до макушки.

— Не могли удержаться, — сказал он. — Разве мы знали, что так получится? У меня желудок такой — #9632; камни переваривает…

Кондарев долго не мог понять, о какой бутылке шла речь. Оказалось, Моско нашел на заброшенной лесопилке бутылку с уксусом и растительным маслом. Эта смесь, которой горцы приправляют печеный перец, испортила желудки трем из пяти парней, сопровождавших Ванчовского.

Кондарев считал свою миссию законченной и хотел уходить, но Ванчовский решил иначе. Он послал Моско и еще одного парня к Нишкову, взять лошадей и ехать в Симаново за хлебом. Кондарева же оставили подремать в шалаше, откуда Нишков потом должен был препроводить его к какому-то крестьянину-единофронтовцу.

Дороги были пыльные, леса поблекли, небо побелело. Русла рек, похожие на скелеты громадных ископаемых, щерились камнями, и отовсюду веяло усталостью земли. Миновали те добрые дни, наполненные счастьем и спокойствием, когда Костадин раным-рано выходил во двор и вместе со свежим утренним воздухом ощущал добрый, веселый ритм наступающего дня, когда весь мир казался ему ясным, хорошо устроенным на радость всему живому. Миновали праздники, когда надевали все новое, шли в церковь, чтобы вернуться оттуда с просветленной душой, пообедать всей семьей, порадоваться чисто выметенному двору, алым розам, цветущим у ограды, а после обеда отправиться с Янаки косить и к вечеру вернуться домой по реке в теплых сумерках с полной торбой свежей рыбы и мокрым неводом в переметных сумах. Казалось, никогда уж не вернуться тем дням, когда он вдыхал аромат земли и слушал сладостную тишину среди кипящей вокруг жизни, когда о чем бы ни подумал — открывал для себя новую радость: радость жатвы, сбора винограда, осенней пахоты, наступающей зимы и ко всему — ощущение будущего счастья с любимой женой.

Любимая жена теперь сидит дома, на сносях, налитая, как зреющая гроздь винограда, — самоуверенная хозяйка его дома, успевшая подчинить своей воле всех. Каждый день или сама отправляется в гости, или приглашает гостей к себе — Антоансту Христакиеву, Даринку, госпожу Кантарджиеву, каких-то офицерских жен, — и тогда Цонка с детьми не смеет даже носа показать в гостиной; свекровь ее, однако, блаженствует: как же, в ее доме собираются такие дамы, высшее общество! Она варит кофе, приносит сладости, жарит, печет разные печенья, а Райна, как сирота при мачехе, кипит от раненой гордости и от пренебрежительного отношения к ней ее красивой невестки. Манол тоже загордился, авторитет его в городе растет. Не зря он тратил деньги на какую-то газету, не зря свергал власть земледельцев в Тырново, добывал ружья и патроны. Теперь мельница его работала вовсю и с раннего утра на ее просторном дворе теснились воловьи упряжки и повозки; стаи воробьев чирикали на незаконченной кровле, среди людского гама и грохота машин. Но довольствоваться этим он не собирался — бог знает, что еще созревало в его голове. К оста дин слыхал на винограднике, что брат его предложил общине электрический ток для освещения города и интересовался завещанием покойного доктора Я накиева, оставившего большую сумму на сооружение электростанции. Эх, согласись они на какое-нибудь товарищество на паях, запустил бы наш Манол руку в докторово золото! Он свое дело туго знает…

Уже целую неделю Костадин живет на винограднике. Виноград зреет, а этот бездельник Лазо сбежал еще в конце июля, и стеречь добро некому… Да и что сейчас сидеть в городе, разжигать в себе неприязнь к жене и ссориться с нею? Теперь из-за беременности она даже спит отдельно, и связь между ними как бы совсем оборвалась…