Иван Кондарев - Эмилиян Станев

Где Христина? Снова в гостях? Нет, он уйдет из этого дома и снимет себе где-нибудь жилье. Здесь у него уже не будет жизни. Как смеют они всегда ставить его перед свершившимся фактом? И до каких пор Манол будет поощрять глупые выходки его жены, когда наконец перестанет вмешиваться в их семейную жизнь?

Он кричал и не слышал, что ему говорят. Сознавал, что говорит не то, что надо, придирается к мелочам, но ничего не мог с собой поделать. То, что Христина снова где-то в гостях, его просто взбесило. Он стукнул кулаком по столу и помчался по лестнице вниз, словно хотел убежать подальше от этой противной комнаты… Войдя в кухню, он приказал батрачке отнести котел с теплой водой в баню. Напрасно мать пыталась его успокоить. Он ее обругал и пошел мыться.

Продрогну в в нетопленой бане, он вошел к себе в спальню и тут тоже обнаружил перемены. Тканые занавески были заменены вышитыми перкалевыми портьерами, и свет в комнате был мутно-белый, так что спальня казалась какой-то оголенной; на полу у кровати лежал котле не кий коврик, купленный в его отсутствие. Казалось, злой дух уничтожал в доме все, что он любил и к чему был привязан. Костадин переоделся, лег в свою холостяцкую постель, укрылся одеялом и погрузился в мрачные думы. Может, он заболевает? Или его душа уже давно больна, и до такой степени, что он не может нормально воспринимать мир?.. Он слышал веселые голоса молодежи, доносившиеся из казино, шаги прохожих на тротуаре, громыханье повозок, далекие и близкие звуки и чем больше предавался грустным размышлениям, тем больше усиливалось ощущение, что он всеми покинут и все связи с прошлым порваны.

Накануне вечером перед сном они снова поссорились. Среди ночи Костадин проснулся весь в поту. Сквозь тканые занавески, которые Христина снова повесила, чтоб угодить ему, процеживался свет луны; тень от них, разделенная светлой полосой, лежала на потолке.

Ему приснилось, что ранней зарею он пашет на двух буйволах бескрайнее поле. Луна заливает все вокруг медовым светом и окрашивает багрянцем блестящие валуны, а со зловещего неба глядят синие, как стекляшки, немигающие звезды. Он изо всех сил нажимает на сошники, пласты отваливаются с глухим ропотом, земля жирная и черная, как деготь, и он спрашивает себя, чего это он встал так рано и почему пашет это чужое поле без конца и края. Он хотел оглядеть его и не смог, потому что горизонт исчез в непроглядном мраке. Этот мрак был осязаемый и липкий, вызывал в нем страх и отвращение, так же как и один из буйволов, потому что в этом буйволе было нечто, связывающее его непонятным образом с мраком. Буйвол шел, задрав вверх голову, словно готовился к бою, глядел вдаль и без всяких усилий тащил за собой плуг. Вдруг он выпрягся из ярма, обернулся и заговорил. Сказал что-то неясное, но Костадин все же понял его, — он сказал, что рассвета не будет. Тогда Костадин поднял палку, чтобы его ударить. Буйвол поджал передние ноги, и рога его сверкнули, медно-красные и страшные…

Костадин попытался истолковать этот сон. Он все еще дрожал и теперь припомнил, что пахал в чистой белой рубашке, не ощущая холода… Буйвол и белая рубашка — не означали ли они зло, а бескрайнее поле — его жизнь, обреченную на вечную работу в поле; «рассвета не будет» — неужели никогда не наладятся его отношения с близкими?

С тяжелым сердцем продолжал он размышлять, лежа в постели. Он не был ни малодушным, ни слишком суеверным, но почему-то заколебался — стоит ли ему сегодня ехать на виноградник. По дороге он должен был заехать за тестем. Вчера они уговорились отправиться пораньше, так как бай Христо хотел наловить рыбы на обед. Представив себе, как спокойно и хорошо будет там, Костадин приободрился и решил, что глупо откладывать поездку из-за какого-то сна. Тесть наверняка засмеет его. И все же ему не хотелось вылезать из теплой постели.

Последние два дня, которые он провел дома, прошли в ссорах и пререканиях с Христиной и Манолом. Он предложил жене переехать жить к ее отцу. Христина пришла в ужас. Что скажут люди?! Ведь это же скандал! Об этом заговорит весь город! Как ему могла прийти в голову такая глупость? Неисправимый человек!.. Теперь она употребляла интеллигентские выражения и кокетничала ими. Улыбающаяся, спокойная, без всякой горячности, она терпеливо разъясняла ему его заблуждения и так мило журила: «Боже мой, К оста, ты просто большой ребенок! Это же элементарно: коли ты игнорируешь общественную жизнь, я вынуждена взять на себя твои обязанное — ти… Невозможно жить без людей, ты забываешь, что скоро станешь отцом?! Какое будущее уготовишь ты своим детям, если не будешь идти в ногу со временем и обществом? Связи и знакомства решают в нашем мире все…»

Но между этими связями, знакомствами и разбоем Манола нет особого различия. Почему его беспокоит их ссора с Миряном, ведь Манол уплатит ему за участок, занятый под мельницу? Надо было думать, когда подписывал договор… Христина не хотела понять, что Манол нарочно уничтожил маленькую мельницу Миряна, чтоб поднять цену на их мельницу в ущелье, и что это мошенничество. Мирян поступил необдуманно, когда, узнав, что их посаженый заступается за него, потребовал уйму денег за какой-то никудышный клочок земли! Давно уже спета песенка его мельнички, а Манол добивался постройки каменного моста через реку, чтобы, мол, облегчить жизнь крестьян из ближайших сел, которые вынуждены переезжать вброд, добираясь до мельницы. Разве это плохо?!

Эти доводы приводили его в ярость, потому что так постоянно твердил и Манол. Но в самом деле, разве плохо было бы, если б городская община согласилась брать от мельницы электрический ток для освещения города, а на деньги, завещанные доктором Янакиевым, поставить столбы, протянуть провода и прочее! Сэкономили бы деньги для другого. Почему он всегда подозревал брата только в нечестных намерениях?

Вчера Манол весь сиял, словно на сердце ему капал мед, когда Христина принялась выкладывать городские сплетни и хвалиться, с каким уважением смотрят теперь на них люди, а старуха слушала ее с упоением; позже, на кухне, она сказала Костадину: «Умница у тебя жена, голова у нее варит. Я в свое время так не умела, а отец ваш был совсем простой мужик, да и времена тогда были другие». Узнал он и о новых планах Манола: коммерческий банк и автомобильное сообщение с Тырново и Горна-Оряховицей. В этом году он собирался доставить сюда первый автомобиль, и Христина уже мечтала, как она будет ездить в нем. Ах, как досадовала она на то, что он не хочет вкладывать свою долю в мельницу и в другие затеи Манола!.. В его отсутствие она якобы представила себе даже будущее детей. Манол-то ведь ей доверяет свои самые сокровенные планы, как верному союзнику… Как самодовольно смеялась она своим низким властным смехом, смуглая шея ее подрагивала, и глаза стали влажными… «Боже мой, ежели ты так настаиваешь, я повешу старые занавески. Но пойми, ведь теперь такая мода, и я как жена имею право обставлять дом по своему вкусу…» Она считала дом своим и всячески отваживала отца, который держал сторону Костадина…

Размышляя, Костадин ожесточался все более и забыл про сон. Не только она и Манол, но и патлатая молодежь, и коммунисты, и бунтующие крестьяне — все были охвачены бесовским желанием разрушить порядок и спокойствие хорошо налаженной жизни, завещанной отцами и дедами. Новости, которые он узнал за эти два дня, были тревожными: коммунисты готовили мятеж, и правительство принимало меры. Околийское управление арестовало самых видных коммунистов города с Петром Янковым во главе, Кондарев убил какого-то кмета. «Не езжай на виноградник, мало ли что может случиться: теперь уж, наверно, нас всех мобилизуют», — предупредил его Манол. Тем более надо поскорее отсюда убраться!.. Ни за что больше не поеду усмирять!

Дом еще спал, время от времени потрескивали половицы. Костадин прислушался, чтоб по звукам понять, светает ли, посмотрел на жену, которая спала, повернувшись к нему спиной, вспомнил о ребенке, тоже спящем сейчас в утробе матери. С ним, с сыном, он был бы самым счастливым человеком на свете. Его вдруг охватила горькая нежность, он протянул руку, но не решился дотронуться до плеча Христины.

Вчера, чтобы найти себе какое-нибудь занятие и подразнить ее, он целый день перекрывал сарай. Босой, с закатанными штанинами, повязанный платком, он ползал с Янаки по старым, покрытым плесенью черепицам, подбивал доски и закончил уже затемно. Все это время Христина сновала по дому, злясь, что он не нанял человека для этой работы, а сам возится в грязи и паутине, а он разжигал в себе злобу к ней тем, что убеждал себя, будто Кондарев непременно ее целовал, и в голове его крутились те же мысли, что тогда в Выглевцах, на сеновале: с кем же он и что должен делать? Пусть она видит его в паутине, в пыли, в грязной одежде! Она брезгует им? Пускай брезгует! Он ощущал потребность злить ее, потому что страдал, и ему было даже приятно вдыхать запах гнили, мякины, приятно было присутствие Янаки, он весь отдавался работе, чтобы успокоить душу. Это возвращало его к прежней жизни и хоть на время выключало из мира, причиняющего ему боль. Во время обеда он из упрямства и к стыду Христины обедал с работником внизу, на кухне. Сказал, что у него нет времени на умывания да переодевания. В сущности, он избегал жены: пусть видит, что он презирает ее мирок, что пуповиной связан с простыми мужиками, как однажды сказала мать. Он знал, что упрямством ничего не добьешься, но иначе не мог и, ощущая свою беспомощность, искал сочувствия у самого себя. Он слышал, как Христина сказала матери, которая настаивала, чтобы та уговорила его обедать с ними: «Что делать, мама, не могу же я снять его с крыши и мыть, как ребенка. Оставьте его, пройдет это!» В голосе ее слышалась боль, но пусть помучится и она!.. Костадину так хотелось увести жену в их комнату и там открыть ей душу — может, она поймет его наконец?.. Он кряхтел, грохотал старой черепицей по черной, голой обрешетке сарая, и так продолжалось до самого вечера…