Воспоминания (1865–1904) - Владимир Джунковский

Опять пришлось его вынести и усадить в ландо. В лечебнице все было готово к его приему, прекрасные комнаты, окнами в парк, выглядели как-то радостно, постель, все убранство, все было устроено согласно моих указаний, как это любил Михалков.

Я остановился в гостинице с людьми, сопровождавшими нас, и которых я на другой же день отправил обратно в Москву. К Михалкову же приставлены были два служителя немцы, опытные по уходу за нервными больными. Я оставался в Герлице три дня, навещал ежедневно своего бедного больного друга. Он ко мне все время относился хорошо, но ни слова не говорил, объясняясь со мной знаками. Кальбаума он очень долго игнорировал, при его появлении всегда закрывал глаза и открывал их только тогда, когда Кальбаум уходил. Из комнаты он не выходил, его катали ежедневно по окрестностям города в ландо, но каждый раз, когда ему предлагали ехать кататься, он давал себя покорно одеть и затем садился на стул и закрывал глаза – его выносили, сажали в ландо, он тогда открывал глаза и с интересом смотрел на окружавшие места.

Пробыв три дня, я выехал обратно в Москву, куда приехал 23 июля. Михалков, когда я пришел к нему проститься, обнял меня, поцеловал, но на его лице я не мог ничего прочесть, оно не выражало ни сожаления, ни радости, а скорее полное равнодушие. С очень тяжелым чувством я вышел из комнаты, мне невыносимо было жаль оставлять своего друга на чужбине, одно меня успокаивало, что я оставлял его в верных руках. Вся семья Кальбаума, весь склад жизни лечебницы говорили за это, и я так надеялся, что в этой обстановке, быть может, Михалков и поправится.

Приехав в Москву, я на другой день переехал в Ильинское. Великого князя не было, он был в Петербурге. Я воспользовался этим и съездил в Назарьево прибрать там все после отъезда Михалкова.

Не прошло и пяти дней по возвращении моем из заграницы, как было получено горестное известие о кончине наследника цесаревича великого князя Георгия Александровича, который, благодаря тяжкой болезни своей – туберкулезу легких, жил, бедняга, вдали от своих родных в горном местечке Абастуман на Кавказе. Известие это произвело на меня, да, думаю, и на всех, кто мало-мальски знал цесаревича, очень тяжелое впечатление.

Вот как была описана трагическая кончина страдальца цесаревича в одной из кавказских газет:

«…В понедельник, 28 июня, наследник цесаревич, приказав подать трицикл[499] с бензиновым двигателем, гулял в дворцовом саду, осматривая цветочный насаждения…

В 9 часов утра, его императорское высочество изволил сесть на трехколесный велосипед и совершить прогулку по шоссе, по направлению к Закарскому перевалу. Погода была хорошая, при небольшом ветре.

Наследник цесаревич ехал очень быстро (трицикл его высочества развивает скорость до 35 верст в час).

За дворцом великих князей Георгия и Александра Михайловичей, заметив впереди себя медленно ехавшую телегу из Абастумана в усадьбу графа Олсуфьева с молоканкой-молочницей[500] Анной Дасоевой, наследник цесаревич изволил дать сигнал, и работник Дасоевой, мальчик Афанасий Семинихин, сейчас же свернул телегу в сторону от дороги, освободив последнюю для проезда великого князя.

На приветствие находившихся на телеге его императорское высочество, милостиво улыбаясь, соизволил ответить поклоном, быстро продолжая путь.

После этой встречи телега Дасоевой все время ехала по краю шоссе, оставляя дорогу для свободного обратного проезда цесаревича.

По словам Анны Филиппьевны Дасоевой, не прошло и десяти минут после описанной встречи, как она увидела, что его императорское высочество, на велосипеде же, возвращаясь обратно, изволил уменьшить ход машины и отплевывался густою кровью, что было в 35 1/2 саженях от места, где ныне водружен крест, и на каковом протяжении теперь проложен обходный путь.

Дасоева, заметив это и окровавленный китель на наследнике цесаревиче, предвидя несчастье, немедленно послала Семенихина во дворец его высочества за помощью, сама же, подбежав к великому князю, поддержала цесаревича и спросила:

– Что с Вами, Ваше Высочество.

– Ничего, – ответил цесаревич слабым голосом, и в это время у его высочества подкосились ноги.

Дасоева тихо и бережно опустила августейшего больного на землю, на бок, поместив голову цесаревича на каменное возвышение, а сама, схватив пустой кувшина из-под молока, побежала к речке, протекающей приблизительно в трех саженях от этого места. Почерпнув воды, она поспешно стала освежать водой страждущему цесаревичу голову и рот, очищая уста его от запекшейся крови.

На предложение Анны Дасоевой откушать воды наследник цесаревич, направив на женщину широко раскрытый взор, тихо кивнул головою и ослабленным движением руки изъявил на это согласие, но… его высочество, вследствие сильного кровоизлияния горлом, не мог принять воды…

Тут Дасоева заметила, к своему ужасу, что на лице августейшего больного стали выступать пятна, не предвещающие благополучного конца…

В 9 часов 35 минут его императорское высочество наследник цесаревич и великий князь Георгий Александрович тихо, без страданий, в Бозе почил…

С момента, как великий князь остановил ход трицикла и сошел с него, до кончины его высочества прошло не более пяти минут.

Анна Дасоева, все еще надеявшаяся на возможность спасения его высочества, но убедившаяся в своем бессилии, оставила цесаревича на месте и пустилась бегом к казачьему посту, находившемуся по сю сторону дворца великих князей Георгия и Александра Михайловичей, дать знать о печальном событии…

Тем временем и Семенихин успел сообщить о несчастье, и из дворца помчались в экипажах врач наследника цесаревича лейб-медик Айканов и лица свиты его высочества…

Тело в Бозе почившего цесаревича перевезено во дворец, а на месте, обагренном кровью его высочества, временно поставлена была палатка и приставлена стража…

…Вскрытием установлено, что смерть наследника цесаревича последовала от внезапного разрыва легочного сосуда и сильного кровоизлияния горлом. Бальзамирование тела наследника цесаревича закончилось в 8 1/2 часов вечера…»[501]

Как только получено было печальное известие о кончине цесаревича, в Ильинской церкви отслужена была панихида, и их высочества и мы, все лица свиты, облеклись в траур.

5-го июля – день именин великого князя отпраздновали тихо, великий князь был страшно огорчен смертью своего племянника, которого очень любил. Были мы у обедни 5-го, затем был молебен, завтрак в тесном кругу, никого приглашенных не было. Лотереи обычной также не было, а крестьяне и прислуга получили подарки, заменившие лотерею. 11-го июля их высочества и я с ними выехали в Петербург на похороны цесаревича, приехали утром 12, а вечером встречали траурный поезд с телом почившего. <…>[502]