Герои, почитание героев и героическое в истории - Карлейль Томас

Да, суровые события происходят в Башне Голода Уголино3! Любимец, маленький Гаддо, падает мертвый на колени своего Отца! Стокпортские Мать и Отец думают и намекают друг другу: «Наш бедный маленький голодный Том, который плачет целые дни, прося пищи, который будет видеть в этом мире одно только дурное и ничего хорошего, – что, если бы он раз навсегда избавился от горя, он умрет, но зато остальные из нас, может быть, останутся живы!» Такая мысль зародилась, такой намек был сделан, и наконец это было исполнено. И теперь, когда Том убит и все истрачено и съедено, кто должен отправиться, бедный маленький голодный Джек или бедный маленький голодный Билл? – Каково совещание о способах и средствах!

Об умирающих с голоду, осажденных городах, времени окончательного разрушения осужденного древнего Иерусалима, павшего под ударами Божьего гнева, было предсказано и возвещено: «Руки мягкосердных женщин варили детей своих»4. Суровое Еврейское воображение не могло создать более мрачной бездны ужаса; это была крайняя степень падения караемого Богом человека. А мы здесь, в современной Англии, изобилующей богатством всякого рода, не осаждаемые ничем, кроме как разве невидимыми Чарами, неужели мы дошли до этого? – Как происходят такие вещи, почему они происходят, почему они должны происходить?..

Хозяин-работник так же заколдован в настоящее время, как и его Работник, посаженный в Работный дом, и взывает, доселе тщетно, о весьма простом роде «Свободы». Свободе «купить там, где окажется всего дешевле, и продать там, где окажется всего дороже». С гинеями, звенящими в каждом кармане, он не был ни на йоту богаче. Но теперь, когда сами гинеи грозят исчезнуть, он чувствует, что он действительно беден. Бедный Хозяин-работник! А Хозяин-неработник, разве он не в еще более роковом положении? Он стоит среди своих охотничьих парков с испуганным взором – и не без причины! Он приневоливает своих арендаторов по пятидесяти фунтов стерлингов, приневоливает, соблазняет, уговаривает; «он распоряжается своею собственностью, как ему угодно». Его уста полны громкого вздора и доводов для доказательства великих достоинств его Хлебного закона5, а в его сердце – самые мрачные предчувствия, отчаянное полусознание, что его великолепный Хлебный закон незащитим, его громкие доводы в его защиту такого рода могут буквально заставить людей онеметь.

Для кого же в таком случае это богатство Англии есть действительно богатство? Кто тот, кому оно приносит благословение? Кого оно делает счастливее, мудрее, прекраснее, во всех отношениях лучше? Кто вполне овладел им, так, чтобы заставить его работать и служить себе, подобно верному слуге, а не неверному лжеслуге; оказывать какие-нибудь действительные услуги? Пока еще никто. У нас больше богатых, чем когда-нибудь было у какого-нибудь Народа. У нас меньше от них пользы, чем когда-нибудь было у какого-нибудь Народа. Наша успешно развивающаяся промышленность до сих пор безуспешна: странный успех, если мы на этом только и остановимся! Среди полнокровного изобилия народ погибает. Среди золотых стен и полных житниц никто не чувствует себя безопасным или удовлетворенным. Работники, Хозяева-работники, Неработники – все пришли к мертвой точке: стоят неподвижно и не могут идти далее. Роковой паралич распространяется внутрь, начиная с конечностей, с Сент-Ивских Работных домов, с Стокпортских подвалов, по всем членам, как бы по направлению к самому сердцу. Так что же, неужели мы действительно заколдованы, прокляты каким-нибудь богом?

Мидас6 жаждал золота и оскорбил Олимпийских богов. Он получил золото так, что все, к чему он ни прикасался, делалось золотом, – но ему с его длинными ушами было немногим от того лучше. Мидас неверно оценил звуки небесной музыки. Мидас оскорбил Аполлона и богов; боги дали ему то, чего он хотел, и вдобавок пару длинных ушей, которые были хорошей к тому придачей. Сколько истины в этих старинных Баснях!

Моррисоновы пилюли

«Что же надо делать, что хотите вы, чтобы мы делали?» – спросит кто-нибудь, с выражением нетерпения, почти упрека. И затем, если вы назовете какую-нибудь вещь, какие-нибудь две вещи, двадцать вещей, которые могли бы быть сделаны, он отвернется прочь, с сатирической усмешкой. «Так это ваше лекарство?» Состояние ума, выражаемое таким вопросом и таким ответом, достойно того, чтобы над ним размыслить.

По-видимому, эти вопрошающие философы принимают за доказанное, что существует какая-то «вещь», или пригоршня «вещей», которая могла бы быть сделана. Какой-нибудь Парламентский Акт, «целительная мера» или что-нибудь подобное, что могло бы быть принято, чем общественная болезнь была бы вполне поражена, побеждена, прекращена. Так что, с вашей «целительной мерой» в кармане, вы могли бы спокойно торжествовать и впредь уже ничем не тревожиться. «Ты называешь нам зло, – восклицают такие лица, испытывая праведное огорчение, – и не говоришь, как оно может быть излечено!»

Как оно может быть излечено? Братья, я крайне сожалею, но у меня нет Моррисоновых пилюль7 для излечения болезней Общества. Было бы бесконечно удобнее, если бы у нас были Моррисоновы пилюли, Парламентский Акт или целительная мера, которые люди могли бы проглотить раз навсегда и потом продолжать уже идти по старому пути очищенными от всяких бед и зол! К несчастью, у нас нет ничего такого; к несчастью, сами Небеса не держат ничего такого в своей богатой фармакопее. Нельзя предпринять никакой такой «вещи», которая бы вас исцелила. Должно произойти коренное и всеобщее изменение вашего обихода и строя жизни, самый мучительный разрыв между вами и вашими химерами, роскошью и ложью, чрезвычайно тягостное, почти «невозможное» возвращение к природе, ее правде и целостности. Для того чтобы внутренние источники жизни могли, подобно вечным Источникам света, снова засиять и очистить ваше надутое, опухшее, постыдное существование, близкое в его теперешнем виде к бесславной смерти! Или смерть, или все это должно произойти. Посудите сами, могут ли при таком диагнозе быть найдены какие-нибудь Моррисоновы пилюли?

Но если Источник жизни внутри вас снова потечет, то какие бесчисленные «вещи», целые ряды, классы и континенты «вещей» год за годом, десятилетие за десятилетием и век за веком окажутся исполнимыми и будут исполняемы! Не Эмиграция, Воспитание, Отмена Хлебных законов, Санитарные правила, Поземельный налог – не одно только это, ни даже в тысячу раз большее, чем все это! Благое Небо, тогда найдется в глубине сердца некоторых отдельных людей свет, чтобы различать, что справедливо, повелено Всевышним Богом, должно быть исполнено, как бы это ни было «невозможно». Пустая болтовня в защиту явно несправедливого сократится тогда до узких границ. Пустая болтовня в Избирательных собраниях, Парламентах и где бы то ни было еще, когда будут люди, имеющие очи, чтобы видеть самую сущность Божественной Правды тех вещей, о которых болтают, – эта болтовня сделается тогда действительно чрезвычайно пустой.

Молчание таких людей, – как оно красноречиво в ответ на такую болтовню! Такая болтовня, испуганная своим собственным тощим эхом, невыразимо притихнет. Даже, быть может, она на некоторое время почти совершенно исчезнет, ибо мудрые будут отвечать ей в молчании, и даже простецы научатся от них, как ее осаживать, где бы они ее ни услышали. Это будет благословенное время. Много «вещей» сделаются исполнимыми, а «если нет мозга, то стоит ли говорить о глупости»? Тогда уже какой-нибудь «Хлебный закон» не потребует для себя целых десяти лет. Нельзя будет постоянно о нем толковать и рассуждать, если беспристрастные лица скажут со вздохом, что они в течение уже такого-то времени не слышали никаких «доводов», приводимых в его пользу, кроме таких, которые могут довести до слез не только ангелов, но даже самих ослов!

Вполне благословенное время, когда болтовня притихнет и в разных местах станет слышна какая-нибудь настоящая речь. Все благородные вещи начнут становиться видимыми благородно открытому сердцу, да и вообще они только ему и открываются. Разница между справедливым и несправедливым, истинным и ложным, работой и лжеработой, речью и болтовней снова будет (какой она обыкновенно и была для наших более счастливых отцов) – бесконечна. Бесконечна, как между Божественным и Адским, т. е. тем, чего ты не должен делать, благоразумие повелевает тебе даже не пытаться делать, из-за чего тебе было бы лучше повесить себе мельничный жернов на шею и быть брошенным в море, чем браться за него! Братья, все это совершат для нас не Моррисоновы пилюли и не какое-нибудь целительное средство.