Герои, почитание героев и героическое в истории - Карлейль Томас

Да, друзья: герои-короли и целый мир, не лишенный геройства, – вот где находится та пристань и та счастливая гавань, к которой, через все эти бушующие моря, Французскую Революцию, чартизм, Манчестерские восстания19, сокрушающие сердца в эти тяжелые дни, – ведут нас Высшие Силы. Вообще же да будут благословенны Высшие Силы, сколь они ни суровы! К этой гавани стремимся мы, о друзья! Пусть каждый истинный человек, по мере своих способностей, мужественно, непрестанно, с тысячами ухищрений, будет стремиться туда, туда! Туда или же в Бездны Океана, как это совершенно ясно для меня, мы непременно и придем.

Да, правда; это – не ответ на вопрос Сфинкса. По крайней мере – не ответ, на который надеялась отчаявшаяся публика, когда обратилась к Врачебной Управе! Полное изменение всего строя жизни, изменение всего организма и условий существования с самых его основ; создание нового тела с воскресшей душой, – не без судорожных мук родов, ибо всякое рождение и возрождение подразумевает роды! Это – прискорбное сведение для отчаявшейся рассуждающей Публики, надеявшейся получить какие-нибудь Моррисоновы пилюли, какую-нибудь Сент-Джоновскую едкую микстуру или, может быть, маленькое оттягивающее средство на спину! Мы приготовились расстаться с нашим Хлебным законом и с различными Законами и Незаконами; но это, что это такое?

Издатель не забыл также, как обстоит дело с разными зловещими Кассандрами во время Троянских Осад. Надвигающаяся гибель обыкновенно не предотвращается словами предостережения. Наставница-судьба имеет другие методы в запасе, иначе эти слова всегда оказывались бы бессильными. Но тем не менее они должны быть произнесены, если они действительно зародились в душе человека. Слова жестоки, докучливы. Но насколько жесточе и докучливее события, которые они предызображают. Та или другая человеческая душа, может быть, прислушается к словам, – кто знает, сколько человеческих душ, – и благодаря этому докучливые события, если и не будут совершенно отклонены и предупреждены, то, во всяком случае, будут сделаны менее жестокими. Намерение Издателя настоящей книги представляется ему полным надежды.

Ибо пусть нам предстоят тяжкие труды, лежат обширные моря и кипящие пучины, – разве ничего не значит, если при этом, среди вечного неба, для нас еще раз откроется Путеводная Звезда. Этот вечный свет, сияющий сквозь все бурные тучи и кипящие валы, даже когда мы выбиваемся на поверхность из самой глубины моря; благословенный маяк, там, далеко, на краю далекого горизонта, к которому мы должны непременно направляться для спасения жизни? Разве это ничего не значит? О, Небо, разве это не все? Там лежит Героическая Земля Обетованная; под тем Небесным светом, братья, цветут Счастливые Острова. Там, о, там! Туда стремимся мы.

Там пребывает великий Ахилл, его же мы знали!

Там пребывают и будут пребывать все Герои; туда, о, вы все, люди героического духа! Раз Небесная Путеводная Звезда ясна перед нашими глазами, то как верно будет стоять каждый верный человек у своего дела на судне! Как противостанет он, с неумирающей надеждой, всем опасностям, как он все их победит! И если нос корабля повернут в этом направлении, то разве уже не все, так сказать, в порядке? Тяжкое, губительное бедствие превратилось в благородное, мужественное усилие, с определенною целью перед нашим взором. «Давящий Кошмар уже не давит нас больше, ибо мы уже выбиваемся из-под него. Кошмар уже исчез».

Конечно, если бы Издатель настоящей книги мог научить людей, как узнавать Мудрость, Героизм, когда они их видят, так чтобы они могли почитать только их и преданно подчиняться их руководству, – да, тогда он был бы живым выражением всех Издателей, Учителей, Пророков, которые теперь учат и пророчествуют; он был бы Аполлоном-Моррисоном, Трисмегистом20 и действенной Кассандрой. Но пусть ни один Ответственный Издатель не надеется на это. Надо ожидать, что современные законы об авторском праве, размеры полистной платы и иные соображения спасут его от этой опасности. Пусть ни один Издатель не надеется на это; нет! Пусть все Издатели стремятся к этому, и даже только к этому! Нельзя понять, в чем будет смысл издательства и писательства, если он не будет даже в этом.

Словом, Издателю настоящей книги показалось возможным, что в этих перепутанных кипах бумаги, которые ему теперь поручены, может заключаться для той или другой человеческой души хоть какой-нибудь брезжащийся свет; поэтому он и решается издать их. Он постарается выбрать две или три темы из старых Книг, новых Писаний и многих Размышлений не вчерашнего только дня. С помощью Прошлого он постарается, кружным путем, осветить Настоящее и Будущее. Прошлое есть темный несомненный факт. Будущее также есть факт, только еще более темный, – более того, собственно, оно есть тот же самый факт, только в новой одежде и новом развитии. Ибо Настоящее заключает в себе и все Прошлое, и все Будущее подобно тому, как Древо жизни Иггдрасиль, широко раскинувшееся, многошумное, имеет свои корни глубоко внизу, в Царстве мертвых, среди древнейшего мертвого праха людей, а своими ветвями вечно простирается превыше звезд. И во все времена, и во всех местах оно есть одно и то же Древо жизни!

II Старинный монах

Монах Самсон

У себя дома, у подножия холма, в нашем Монастыре21, мы совсем особенный народ, трудно постигаемый в век Аркрайта и Хлебных законов, в век одних только Прядилен и Джо Мантона!

В нас еще нет Методизма22, и мы много говорим о мирских делах. Методизма нет; наша религия еще не есть ужасное, беспокойное Сомнение; еще в меньшей степени она – гораздо более ужасное, безмятежное Ханжество. Но она великая, достигающая неба Бесспорность, охватывающая, проникающая всю Жизнь в ее целом. Как бы мы ни были несовершенны, тем не менее мы, с нашими литаниями, бритыми Макушками, обетами бедности, – непрестанно и неоспоримо свидетельствуем каждому сердцу, что эта Земная Жизнь, ее богатства, владения, удачи и неудачи, – вовсе не реальность, как она есть изнутри, но тень реальностей вечных, бесконечных. Этот Временный мир, как воздушный образ, ужасно символичный, дрожит и переливается в великом, неподвижном зеркале Вечности, и маленькая человеческая Жизнь имеет Обязанности, которые велики, которые единственно велики и простираются вверх, к Небу, и вниз, к Аду. Вот это-то мы и свидетельствуем нашими бедными литаниями и боремся, чтобы свидетельствовать.

Все это, засвидетельствованное или нет, сохраненное в памяти всех людей или забытое всеми людьми, остается подлинным фактом даже в век Аркрайта и Джо Мантона! Но литании оказались устарелыми; оброки, натуральные повинности и все взаимные человеческие обязанности окончательно превратились в одну большую обязанность наличного платежа. Долг человека по отношению к человеку сводится к вручению ему некоторого количества металлических монет или условленной денежной платы и затем к выставлению его за дверь. Долг человека по отношению к Богу становится ханжеством, сомнением, туманной пустотой, «удовольствием от добродетели» и т. п.

Единственной вещью, которой человек бесконечно боится (действительным Адом для человека), оказывается только то, что он «не наживает денег и не идет вперед», – нельзя высчитать, какое изменение проникло в таком случае повсюду в человеческие дела. В какой мере человеческие дела совершают теперь свое круговращение, полные не здоровой живой крови, а, так сказать, отвратительных купоросных банкирских чернил. Как все стало едко, разрушительно, как все угрожает разложением, а громадная, шумная Жизнь Общества теперь гальванична, оседлана Дьяволом, слишком по-настоящему одержима Дьяволом! Ибо, коротко говоря, Маммона вовсе не бог, а дьявол, и даже весьма презренный дьявол. Следуйте доверчиво за Дьяволом, и вы можете быть совершенно уверены, что попадете к Дьяволу, ибо куда иначе можете вы попасть? – В таких обстоятельствах люди оглядываются назад с некоторого рода грустной признательностью даже на бедные ограниченные фигуры Монахов с их бедными литаниями и размышляют вместе с Беном Джонсоном, что душа необходима, некоторая степень души, хотя бы для того, чтобы сберечь расходы на соль!