Герои, почитание героев и героическое в истории - Карлейль Томас

Dominus Rex, приняв благосклонно наших Тринадцать с их почтительными поклонами и милостиво объявив, что он будет стараться поступать во славу Божию и на благо Церкви, повелевает, – «через епископа Винчестерского и Джеффри, Канцлера, присутствующего здесь подлинного Сына Генриха и Прекрасной Розамунды, – повелевает, «чтобы они, помянутые Тринадцать, удалились теперь и назначили Трех из своего собственного Монастыря». За этим дело не стало; ибо Три уже висели готовые на шее Самсона, в его кожаной сумке. Сломав печать, мы находим имена, – что подумаете вы об этом, вы, высшие сановники, ты, нерадивый Приор, ты, Вильгельм Ризничий с красным бутылочным носом? – имена в следующем порядке: Самсона Подризничего, Рожера, злосчастного Келаря, и Гуго, Третьего Приора.

Высшие сановники, все здесь пропущенные, «становятся вдруг очень красны в лице», но не могут ничего сказать. Но здесь есть одно, несомненно, любопытное обстоятельство и вопрос: как Гуго, Третий Приор, бывший в составе избирательного совета, ухитрился назвать самого себя как одного из Трех? Обстоятельство любопытное и которое Гуго, Третий Приор, никогда не мог вполне разъяснить, насколько я знаю! – Тем не менее мы возвращаемся и докладываем Королю наши Три имени, изменив только порядок и поставив Самсона последним, как низшего из всех. Король, по прочтении наших Трех, спрашивает нас: «Кто они такие? Родились ли они в моих владениях? Совершенно мне неизвестны! Вы должны назвать еще троих». На это Вильгельм Ризничий говорит: «Наш Приор должен быть назван, так как он уже наш глава». А Приор отвечает: «Вильгельм Ризничий – достойный муж», – несмотря на весь его красный нос. Долг платежом красен. Почтенный Дионисий также назван; никто по совести своей не может сказать: нет. Итак, в нашем Списке теперь уже Шестеро. «Хорошо! – сказал Король. – Скоро же они это обделали! Deus est cum eis»38. Монахи снова удаляются, а Его Величество со своими Pares и Episcopi, Лордами, или Law-wards, и Блюстителями Душ обдумывает, коротенько, все дело в своем королевском уме. Монахи молча ждут в передней комнате.

Через малое время они получают дальнейшее повеление прибавить еще троих, но не из своего собственного Монастыря; из других Монастырей, «для славы моего королевства», здесь, – что здесь делать? Мы будем затягивать, если понадобится! Мы называем, однако, с этой целью трех: Приора от св. Файта, одного доброго Монаха от св. Неота, одного доброго Монаха от св. Олбана. Все мужи добрые; все они с тех пор были сделаны аббатами и сановниками. Теперь в нашем Списке Девять. Каковы будут дальше мысли Dominus Rex? Dominus Rex, милостиво поблагодарив, высылает сказать, что мы теперь должны вычеркнуть троих. Трое чужих немедленно вычеркнуты. Вильгельм Ризничий прибавляет, что он отказывается по собственному побуждению, – прикосновение благодати и почтение перед Sacrosancta даже в Вильгельме! Затем Король повелевает нам вычеркнуть еще пару; затем – еще одного. Отходят Гуго, Третий Приор, Рожер Келарь и почтенный Монах Дионисий; и теперь в нашем Списке остаются только двое – Самсон Подризничий и Приор.

Который из этих двух? Это было трудно сказать – Монахам, которые за разговоры могут быть закованы в кандалы и брошены в тюрьму! Мы смиренно просим, чтобы Епископ Винчестерский и Джеффри, Канцлер, снова вошли и помогли нам решить. «Кого хотите вы?» – спрашивает Епископ. Почтенный Дионисий произнес речь, «восхваляя достоинства Приора и Самсона; но постоянно, в каждый уголок своей речи вставлял Самсона». «Вижу! – сказал Епископ. – Вы хотите дать нам понять, что ваш Приор немного нерадив, что вы хотите иметь Аббатом того, кого вы называете Самсоном». «Каждый из них хорош! – сказал почтенный Дионисий, почти дрожа. – Но нам хотелось бы иметь лучшего, если Богу угодно». «Которого из двух хотите вы?» – спрашивает настойчиво Епископ. «Самсона!» – ответил Дионисий. «Самсона!» – повторили все те из остальных, кто еще смел говорить или повторять что-нибудь; и, в согласии с этим, о Самсоне доложено Королю. Его Величество, размыслив об этом одно мгновение, повелевает, чтобы Самсон был введен вместе с остальными Двенадцатью.

Его Королевское Величество, глядя на нас несколько сурово, говорит тогда: «Вы представляете мне Самсона; я его не знаю. Если бы это был ваш Приор, которого я знаю, я бы его утвердил. Но тем не менее я сделаю, как вы желаете. Но берегитесь! Клянусь истинными очами Господа, – если вы плохо распорядились, я вам покажу!» После этого Самсон выступает вперед и целует ноги Короля; но затем он быстро поднимается во весь рост, быстро обращается к Алтарю и начинает, вместе с остальными Двенадцатью, чистым тенором, Псалом Пятидесятый, «Miserere mei Deus»:

Помилуй меня, Боже,

По великой милости Твоей.

Его голос тверд, его походка тверда, голова высоко поднята, в лице его – никакой перемены. «Клянусь очами Господа, – сказал Король, – этот, я уверен, хорошо будет управлять Аббатством». Клянусь той же клятвой (ответственность за которую на Вашем Величестве), и я также совершенно того же мнения! Вот уже сколько времени я не встречал более подходящего для чего бы то ни было человека, чем этот новый Аббат Самсон. Многая лета ему, и да будет милость Господня над ним, как над Аббатом!

Таким образом, наконец Монахи Сент-Эдмундсбери, без особого баллотировочного ящика или иных хороших веялок, сумели исполнить наиболее важное общественное действие, которое только может совершить собрание людей, а именно: отсеять себе человека, который бы ими управлял. И поистине, нельзя себе и представить, чтобы с помощью какой бы то ни было веялки они могли сделать это лучше. О, благие Небеса! В каждом Народе и в каждой Общине есть способнейший, мудрейший, мужественный, лучший. Если бы мы могли разыскать его и сделать его Королем над нами, то все было бы в самой сущности своей хорошо, – это было бы наилучшее, что только Бог и Природа могут дозволить нам совершить! Но с помощью какого искусства открыть его? Не научат ли нас Небеса в своей благости такому искусству? Ибо потребность наша в нем велика!

Баллотировочные ящики, Билли о реформе, веялки – все это хорошо или не так хорошо. Но увы, братья, как может все это, говорю я, не быть несоответственным, неудачным, печальным для взора? Если все души людские затуманены для божественного, высокого и страшного размышления о человеческом достоинстве и правде, – то мы никогда, никакими Бирмингемскими машинами, не откроем Истинного и Достойного. Написано: «Если мы сами холопы, для нас не будет существовать героев». Мы не узнаем героя, даже когда увидим его. Мы примем шарлатана за героя и будем громко кричать ему, с помощью всяческих баллотировочных ящиков и всяких устройств: «Это Ты! Будь королем над нами!»

Что же из этого следует? Ищите только обманчивую Внешность, деньги с раззолоченными каретами, «славу» с газетными статьями, и какое имя она там еще ни носит, – вы и найдете только обманчивую Внешность. Божественная Действительность будет всегда далека от вас. Шарлатан будет вашим законным, неизбежным Королем. Никакой земной механизм не способен устранить Шарлатана. Вы будете прирожденными рабами Шарлатана и будете страдать под его властью, пока сердца ваши не будут готовы разорваться. И никакая Французская Революция или Манчестерское Восстание, частные или всеобщие вулканические пожары и извержения, сколь бы много их ни было, не могут сделать ничего более, как только «изменить вид вашего Шарлатана». Суть же его останется на все времена.

«А как долго, о Пророк?» – скажут иные, с довольно меланхоличной усмешкой. – Горе вам, вы не пророки! Так долго, пока не случится следующее. Пока великое бедствие, – если только это не произойдет от более мягких причин, – не переведет вас из Внешности в Искренность. Пока вы не поймете, что или есть в мире Божественное, или же вы – необъяснимое безумие; что есть Бог, точно так же, как есть Маммона, Дьявол, Гений Сластолюбия, лицемерный Дилетантизм, Пустое Хвастовство! Рассчитайте же сами, как долго это будет, несчастные братья мои!