Герои, почитание героев и героическое в истории - Карлейль Томас

Аббат Самсон

Итак, колокола Сент-Эдмундсбери гудят все и каждый, а в церкви и в капелле играют органы. Монастырь и Город и вся восточная сторона Суффолка в великом торжестве. Рыцари, шерифы, прядильщики, ткачи, все население мужское и женское, молодое и старое, даже свободные крестьяне с толстощекими ребятишками, – все высыпало наружу, чтобы праздновать и видеть прибытие Владыки Аббата! И затем происходит «разувание» Владыки Аббата при Вратах и торжественное подведение его к Главному Алтарю и Раке, «при внезапном молчании всех колоколов и органов», пока мы стоим коленопреклоненные, в глубокой молитве. Затем новый звон всех колоколов и звук всех органов и громкий «Te Deum»39 из гортаней всех присутствующих; и речи подводившего шерифа, и братское лобзание. Все завершается народными играми и обедом внутри ограды более чем на тысячу человек.

Таким образом, тот же самый Самсон снова возвращается к нам, но вот при каких обстоятельствах он на этот раз нами приветствуется. Он, который ушел с полами сутаны, закинутыми на руку, величаво возвращается назад верхом на коне; внезапно он сделался одним из сановников мира. Вдумчивые читатели признают, что здесь было испытание для человека. Вчера нищий бедняк, которому было дозволено иметь не более двух шиллингов деньгами, не имел настолько власти, чтобы погнать впереди себя собаку, – этот человек видит себя сегодня Dominus Abbas40, украшенным митрой Пэром Парламента, Лордом замков, ферм, поместий и обширных земель; человеком, под «властью которого находится Пятьдесят Рыцарей» и множество людей, вполне от него зависимых и немедленно ему повинующихся. Перемена, большая, чем Наполеонова, – так она внезапна! Как если бы один из поденщиков Чандоса41, проснувшись как-нибудь утром, открыл, что он за ночь сделался Герцогом. Пусть Самсон вглядится в это своими ясными светящимися глазами и разберется здесь, если может. Мы будем теперь измерять его новой меркой, значительно более строгой, чем прежняя42…

Но то, что достойного Правителя могли разыскать под такой личиной, узнать и извлечь из-под нее, – не представляет ли это, во всяком случае, удивительного доказательства, какие политические и общественные способности – даже скажем больше: какая глубина и богатство истинной общественной жизненности жили в эти отдаленные варварские времена? Вот он найден, с двумя шиллингами самое большее в кармане и с кожаной сумкой на шее. Бредущий по большой дороге с перекинутыми через руку полами рясы. Они думают, что он тем не менее истинный Правитель, и он доказывает, что это так и есть. Братья, не нуждаемся ли и мы в нахождении истинных Правителей или с нас будет всегда довольно лжеправителей? То были глупые, суеверные тупицы, – эти Монахи; мы же – просвещенные, Десятифунтовые Избиратели без налога на знание. Где, говорю я, наши находки, превосходящие те, подобные им или хотя бы только с ними сравнимые? У нас тоже есть глаза, по крайней мере мы должны их иметь. У нас есть общественные собрания, телескопы. У нас есть свет, свет факелов или свет ночников просвещенной свободной Прессы, горящий и прыгающий повсюду, как бы во всеобщей пляске факелов, – опаляющий вам усы, в то время как вы проходите по общественным дорогам, в городе и деревне. Великие души, истинные Правители скрываются и теперь, как и тогда, под всевозможными личинами. Такие телескопы, такое освещение и – такое открытие! Отчего это происходит, говорю я, отчего это происходит? Разве это не плачевно, разве это даже, в некотором смысле, не поразительно?

Увы, недостаток этот, как нам постоянно приходится снова и снова утверждать, – есть менее недостаток в телескопах, чем недостаток в некотором зрении. У этих суеверных тупиц XII века не было телескопов. Но у них были еще глаза. У них не было баллотировочных ящиков, а одно только почитание Достойного, отвращение от Недостойного. Это бывает у всех варваров. Так, господин Сэл сообщает мне, что старинные Арабские Племена имели обыкновение собираться в самое веселое gaudeamus43, петь, жечь потешные огни, плести венки, торжественно благодарить богов, когда и среди их племени также появлялся Поэт. И поистине, они имели к тому основания. Ибо, что более полезное, я уже не говорю – благородное и небесное, могут ниспослать боги, оказывая свою высшую милость какому-нибудь Племени и Народу во всякие времена и при всяких обстоятельствах? Я объявляю тебе, мой огорченный, оседланный Шарлатаном брат, вопреки всякому твоему удивлению, – что это весьма плачевно. Мы, Англичане, находим Поэта, мужа наиболее благородного, какой только появлялся где бы то ни было под Солнцем за последние сто лет, если не больше, – а зажигаем ли мы потешные огни, благодарим ли мы богов? Нисколько. Обдумав хорошо, мы посылаем этого мужа мерить пивные бочки в городе Демфрисе, а сами мы хвастаемся «покровительством гению».

«Гений», «Поэт» – знаем ли мы, что означают эти слова? Вдохновенная душа, еще раз дарованная нам прямо из великого огненного центра Природы, дабы видеть Истину, высказывать ее и творить ее. Священный голос самой Природы, еще раз услышанный сквозь мрачную, безграничную стихию слухов и ханжества, болтовни и трусости, среди которых одичалая Земля, почти гибнущая, сбилась с пути. Послушайте еще раз, вы, одичалые, отуманенные смертные! Прислушайтесь еще раз к голосу из внутреннего Моря света и Моря пламени, из самого сердца Природы и Истины! Познайте Факт вашего существования, что оно есть, отвергните личину его, то, что оно не есть, и, познав, творите, и да благо вам будет!

Георг III есть защитник чего-то, что мы в настоящее время называем «Верой». Георг III есть главный возничий Судеб Англии, дабы провести их сквозь пучину Французских Революций, Американских войн за Независимость; а Роберт Бернс – меряльщик пива в Демфрисе. Это – Илиада в ореховой скорлупе. Облик мира, склоняющегося ныне к разрушению, доведенного ныне до судорог и предсмертных мук, весь обрисован одним этим фактом, – и не он вызывает удивление, а лишь я – тем, что удивлен им. Плод долгих веков узаконенного Холопства, узаконенного вполне, как бы до степени Закона Природы. Поклонение одежде и поклонение шарлатанству; вполне узаконенное Холопство, которому придется снова раззакониваться, – и знает Бог, со сколь большими затруднениями!

Аббат Самсон нашел Монастырь весь в разгроме, ибо дождь хлестал в него, материальный дождь и метафорический, со всех стран света. Вильгельм Ризничий проводит ночи в пьянстве. Наши кладовые дошли до полной скудости. Евреи-гарпии и разные бесчестные твари – наши поставщики; в нашей корзине нет хлеба. Старухи со своими веретенами набрасываются на удрученного Келаря с пронзительным Чартизмом. «Вы не можете сделать шага из-за ограды без того, чтобы Евреи и Христиане не бросались на вас с неоплаченными векселями», ибо долги, по-видимому, так же безграничны, как Национальный Долг Англии. В продолжение четырех лет наш новый Владыка Аббат ни разу не выходил за ограду без того, чтобы кредиторы Евреи и Христиане и всякого рода кредиторы не окружили его, доводя его до полного отчаяния. Наш Приор небрежен; наши Келари, должностные лица небрежны; наши монахи небрежны; кто не небрежен? Противостань этому, Самсон; ты один здесь, чтобы противостать этому. Твоя задача – противостать этому и бороться с этим и умереть или убить это. Да будет милость Господня над тобою!

К нашему антикварному интересу к бедному Джоселину и его Монастырю, весь облик существования которых, строй мыслей, речи, деятельности так забыт, странен, так давно исчез, присоединяется теперь мягкое сияние человеческого интереса к Аббату Самсону. Истинное удовольствие, как при виде человеческой работы, особенно работы управления, которая есть высшая доступная человеку работа, исполненной хорошо. Аббат Самсон не имеет опыта в управлении. Он не прошел ученичества в ремесле управления, – увы! Лишь самое трудное ученичество в ремесле повиновения. «Он никогда не налагал ни в каком суде vadium или plegium44, – говорит Джоселин, – едва ли он даже видел какой-нибудь суд, прежде чем был призван председательствовать в нем. Но удивительно, – продолжает Джоселин, – как скоро он научился деловым приемам и сделался во всякого рода делах опытнее других». Из многих лиц, предлагавших ему свою службу, он удержал одного Рыцаря, искусного во взимании vadia и plegia, и через год был сам уже в этом очень искусен. А там, мало-помалу, Папа назначает его в некоторых случаях Третейским судьей, а Король – одним из своих новых Окружных Судей. Слышали, как раз сановник Осберт говорил о нем: «Этот Аббат – один из наиболее проницательных у вас, disputator est45. Если он пойдет дальше, как начинает, то он заткнет у нас за пояс любого законника!»