Герои, почитание героев и героическое в истории - Карлейль Томас

Почему же нет? Что может устранить этого Самсона от управления? В нем есть нечто, что далеко превосходит всякое ученичество. В самом человеке существует образец управления, нечто, чем можно управлять! В нем существует сердечное отвращение от всего бессвязного, малодушного, неправдивого, т. е. хаотичного, неуправленного, что Дьяволово, а не Божье. Человек такого рода не может не управлять! Он носит в себе живой идеал правителя и непрестанную потребность борьбы, чтобы раскрыть его в себе. Ни Дьяволу, ни Хаосу не будет он служить ни за какое вознаграждение. Нет, этот человек есть прирожденный слуга Иного, чем они. Увы, как мало значит всякое ученичество, если в самом вашем правителе имеется то, что можно назвать бессилием в управлении. Бессилие – общие серые сумерки, освещаемые образами условности, парламентских традиций, подсчета голосов, избирательных фондов, руководящих статей; все это, несмотря ни на какую лисью быстроту и ловкость, – очень немного!

Но в самом деле, что говорим мы: ученичество? Разве этот Самсон не прошел по-своему очень хорошего ученичества управления, а именно – труднейшего рабского ученичества повиновения? Странствуйте в этом мире без других друзей в нем, кроме Бога и св. Эдмунда, и вы или свалитесь в канаву, или же научитесь очень многому. Научиться повиновению – есть основание искусства управления. Сколь многому научилось бы Светлейшее Высочество, если бы оно постранствовало по свету с кружкой для воды и с пустым мешком (sine omni expensa)! И, после своего победоносного возвращения, село бы не за газетные статьи, не перед иллюминацией города, а у подножия Раки св. Эдмунда, в кандалах, на хлеб и на воду! Кто не может быть слугою многих, тот никогда не будет господином, истинным руководителем и освободителем многих – вот в чем смысл истинного господства. Не было ли в Монашеской жизни необыкновенных «политических способностей», если и недоступных нам для подражания, то, во всяком случае, завидных? О, Небо! Если бы Герцогу Логвуду46, роскошно катящемуся теперь к своему месту среди Коллективной Мудрости, пришлось хоть когда-нибудь самому ежедневно попахать за семь с половиной шиллингов в неделю и «без пособия на воле»! Какой свет, не исчерпываемый ни логикой, ни статистикой, ни арифметикой, бросило бы это для него на многие вещи47!

…Бесспорно, справедливый гражданин имеет указания от Бога и собственной Души, всех молчаливых и членораздельных голосов мира, делать все, что зависит от него, для помощи бедному тупице-шарлатану и миру, который стонет под ним. Спеши скорее, помогай ему хотя бы тем, чтобы удалить его! Ибо все уже стало так ветхо, так сухо, так легко воспламеняемо; а он более разрушителен, чем пожар. Направь его по крайней мере вниз, строго ограничь его очагом; тогда он перестанет быть пожаром; он сделается более или менее полезным, как кухонный огонь. Огонь – лучший из слуг; но что за господин! Эта бедная тупица также рождена для какого-нибудь употребления: зачем же, возвышая ее до господства, хотите вы сделать из нее пожар, бедствие для прихода или бедствие для мира?

Святой Эдмунд

Аббат Самсон выстроил много полезных, много благочестивых зданий: жилища, церкви, церковные колокольни, житницы. Все это теперь разрушилось и исчезло, но, пока стояло, приносило пользу. Он выстроил и обеспечил «Бебуэлльскую Больницу»; «удобные дома для Сент-Эдмундсберийских школ». Много крыш, некогда «покрытых тростником», помог он «покрыть черепицей»; или, если это были церкви, то, может быть, и «свинцом». Ибо все разрушенное или неполное, здание или что-нибудь другое, было бельмом на глазу для этого мужа. Мы видели, как его «большая башня св. Эдмунда» или по крайней мере ее стропила и балки лежали срезанные и помеченные в Эльмсетском Лесу. Заменять сгораемую, разрушающуюся тростниковую крышу черепицей или свинцом и обращать вещественный, а еще более – нравственный хлам в нечто стройное, непроницаемое для дождя, – какое наслаждение для Самсона!

Если уж чего он никоим образом не мог не восстановить, то это – главный Алтарь, на коем, высоко воздвигнутая, помещалась сама Рака. Главный Алтарь, который был поврежден огнем по вине двух беспечных дрянных сонных монахов, беспечно обращавшихся однажды ночью со Свечой, причем Рака уцелела, почти как бы чудом. Аббат Самсон прочитал своим монахам строгое нравоучение: «Одному из нас приснился Сон, что он видит св. Эдмунда нагим и в печальном состоянии. Знаете ли вы объяснение этого Сна? Св. Эдмунд являет себя нагим, потому что вы лишаете нагих Бедняков ваших старых одежд и лишь против воли даете им ту пищу и питье, которые вы обязаны им давать. Сверх того, лень и небрежность Ризничего и помощников слишком очевидны по последнему несчастью с огнем. И конечно, наш святой Мученик мог явиться извергнутым из своей Раки и говорящим со стоном, что он лишен своих одеяний и истомлен голодом и жаждой!»

Таково объяснение Сна Аббатом Самсоном – диаметрально противоположное данному самими Монахами, которые не стеснялись говорить между собою: «Это мы – нагие и голодные члены Мученика. Мы, которых Аббат лишает всех наших прав, ставя своего собственного служащего, чтобы проверять даже нашего Келаря!» Аббат Самсон прибавляет, что этот суд огнем ниспал на них за их ропот по поводу пищи и питья.

Между тем совершенно ясно, что Алтарь, что бы ни означал и ни предзнаменовал его пожар, должен быть вновь воздвигнут. Аббат Самсон вновь воздвигает его целиком из полированного мрамора; с величайшим искусством и роскошью вновь украшает Раку, для которой он должен служить подножием. И затем, как он всегда о том молил, он имеет радость, он, грешник, узреет само преславное Тело Мученика во время этой работы, – ибо он торжественно открыл с этой целью Loculus, Домовину или Священный Гроб. Это – высочайший момент в жизни Аббата Самсона. Сам Боззи-Джоселин поднимается по этому поводу до торжественности как бы Псалмопевца; самый нерадивый монах плачет горючими слезами, когда поют «Te Deum».

Чрезвычайно странно; и как далеко все это скрылось от нас, в наши времена, лишенные почитания! Патриот Хэмпден, человек, который признан за наиболее святого, какого мы только имеем, лежал таким же образом около двух веков в своем маленьком доме, когда наконец некоторые наши сановники «и двенадцать могильщиков с блоками» также подняли его кверху под мраком ночи48. Они отрезали ему руку перочинными ножами, сняли скальп с его головы – и выразили почитание нашему святому Герою еще иными удивительными способами! Пусть современный взор взглянет серьезно на этот давний полуночный час в Сент-Эдмундсберийской Церкви, который светит на нас ярким светом сквозь глубины семи веков. И потом осмыслим печально, чем было некогда наше Почитание Героев и чем оно теперь стало. Мы переводим со всею доступною нам точностью.

«С приближением Праздника св. Эдмунда мраморные глыбы были отполированы и все было приготовлено для того, чтобы поднять Раку на ее новое место. На всех был наложен трехдневный пост, причина и значение коего были изъяснены для всеобщего сведения. Аббат возвещает братии Монастыря, что все должны приготовиться к перенесению Раки, и указывает время и порядок исполнения этого. Когда затем в эту ночь мы собрались к заутрене, то увидели, что большая Рака воздвигнута на Алтаре, но пуста. Поверху она была покрыта белой оленьей шкурой, прикрепленной к дереву серебряными гвоздями. Но одна доска Раки была оставлена отдельно внизу, а Loculus со Священным Телом еще стоял на ней, на обычном своем месте, возле старой Церковной Колонны. Воспев хвалу Святому, каждый из нас приступил к исполнению своего послушания. По совершении этого Аббат и некоторые с ним облачились в стихари и, благоговейно приблизившись, приступили к открытию Loculus’а. Весь Loculus был обвит наружной полотняной пеленой. Она оказалась завязанной в верхней своей части особыми тесьмами; под ней была другая пелена, шелковая, затем еще другая полотняная пелена, а затем – еще третья. И таким образом, наконец Loculus был открыт, и мы увидели, что он утвержден на небольшой деревянной подставке, для того, чтобы дно его не испортилось от камня. Над грудью Мученика находился, прикрепленный к поверхности Loculus’а, золотой Ангел, длиною приблизительно с человеческую ногу. В одной руке он держал золотой меч, а в другой – хоругвь; под ним в крышке Loculus’а было отверстие, куда древние служители Мученика обыкновенно клали руку, дабы коснуться Священного Тела.