Герои, почитание героев и героическое в истории - Карлейль Томас

Можно, и даже следует, дать Аббату Самсону, в эту высшую минуту его существования, скрыться со всей его жизненной обстановкой от взоров современных нам людей. Ему пришлось еще отправиться во Францию, чтобы условиться с королем Ричардом относительно тамошней военной службы его Сент-Эдмундсберийских Рыцарей, и исполнить это дело с большим трудом. Ему пришлось решать дело о разогнанных Ковентрийских Монахах. С большим трудом, после многих хлопот и поездок, добиться их обратного водворения. Он обедал вместе со всеми ими и с «наставниками Оксфордских Школ» – истинный Оксфордский Caput50, сидящий за обедом, туманным, но неоспоримым образом, в городе Подглядывающего Тома51! Ему пришлось, не без труда, бороться с докучным Епископом Илийским, докучным Клюнийским Аббатом.

Самсон с великой душой, его жизнь – только труд и разъезды, волнения и столкновения, пока не наступила вечная Ночь. Он снова послан за море, чтобы сообщить Королю Ричарду о некоторых Пэрах Англии, которые приняли Крест, но не последовали за ним в Палестину и о которых справляется Папа. Аббат с великой душой делает приготовления, чтобы отправиться, отправляется, и – и Босуэлловский рассказ Джоселина, внезапно отрезанный ножницами Судьбы, оканчивается. Ни слова больше. Только черная черта и листы чистой бумаги. Непоправимо: чудесная рука, которая направляла все эти театральные приспособления, внезапно останавливается; непроницаемая Завеса Времени падает. Перед умственным взором снова все темно, пусто. С оглушающим шумом для умственного слуха наша реальная фантасмагория Сент-Эдмундсбери снова погружается в Лоно Двенадцатого Века, и все кончено. Монахи, Аббат, Почитание Героев, Управление, Повиновение, Львиное Сердце и Рака св. Эдмунда – все исчезает, подобно Видению Мирзы. И перед нами одни только обветшалые темные Развалины среди зеленых ботанических пространств да быки, овцы и дилетанты, пасущиеся на месте всего этого.

Начала

Какой странный образец Человека, образец Времени представляет нам Аббат Самсон и его история. Как странно моды, верования, формулы и время и место рождения человека изменяют его облик!

И Формулы так же, как мы их называем, обладают реальностью в человеческой Жизни. Они реальны, как подлинная кожа и мышечная ткань человеческой жизни. Они нечто в высшей степени благодетельное и необходимое, пока вообще обладают жизненностью и являются для человека живой кожей и тканью! Ни один человек, или жизнь человека, не может выступить в мир и делать в нем свое дело без кожи и тканей. Нет; прежде всего они должны принять определенную форму, что они в действительности самопроизвольно и неизбежно и делают. Сама пена – и об этом стоит размыслить – может отвердеть в устричную раковину. Все живые предметы неизбежно образуют для себя кожу.

Но однако ведь могут же Формулы человека сделаться мертвыми, ибо все Формулы неизбежно должны сделаться таковыми в процессе жизненного роста! Да, конечно. Но если это случится, если покровы бедного человека, не питаемые более изнутри, сделаются мертвой, чисто внешней кожей и мозолем, становясь все толще и толще, гаже и гаже; пока наконец сквозь них уже не будет слышно более биения сердца: такими они стали толстыми, мозолистыми, известковыми, и все на нем сделается только известковой устричной раковиной или хотя бы полированным перламутром, внутрь, почти до самого сердца бедного человека, – да, тогда можно сказать, что их полезность снова совершенно заглохла. Снова он не может выйти в мир и делать в нем свое дело. Для него наступило время лечь в постель и готовиться к отходу, который теперь уже не может быть далеким.

Ubi Homines sunt modi sunt52. Привычка есть глубочайший закон человеческой природы. Она есть наша высшая сила, но также, при известных условиях, наша презреннейшая слабость. – От Стока до Стоу пока еще только поле без следов, незаезженное. От Стока, где я живу, до Стоу, где я должен продавать товары, делать дела, советоваться с небесными оракулами, – еще нет ни тропинки, ни человеческого следа. А я, принуждаемый упомянутыми потребностями, должен тем не менее предпринять туда мой путь. Но если я пройду раз, тщательно рассматривая дорогу, и успешно дойду, то мои следы будут для меня приглашением идти второй раз по той же дороге. Она для меня легче, чем всякая другая дорога. Труд «рассматривания» уже вложен в нее для меня. На этот раз я могу идти с меньшим рассматриванием или даже без всякого рассматривания, и самый вид моих следов – какое это удобство для меня и до некоторой степени для всех моих братьев-людей! Следы топтаны и перетоптаны; тропинка становится все шире, глаже, делается широким большаком, по которому могут даже катиться колеса, и многие идут по ней, пока – пока Город Стоу не исчезнет из этой местности (мы знаем, что с городами это бывало) или пока в нем уже не будет ни для кого ни торговли, ни небесного оракула, ни настоящего дела. И тогда зачем кому-нибудь ходить по этой дороге?

Привычка есть наш первоначальный, основной закон. Привычка и Подражание – у нас нет ничего более постоянного, чем эти два свойства. Они в этом мире – источник всякой Работы и всякого Ученичества, всякой Практики и всякой Учености.

Да, и мудрый человек также говорит и действует Формулами; все так делают. И вообще чем полнее человек запрятан в Формулы, тем это для него безопаснее, счастливее. Ты, который думаешь, что стоишь среди Мира гнилых Формул почти голым, с негодованием свергнув с себя обветшалые лохмотья и нездоровые наросты Формул, посмотри, насколько ты еще одет! Эта Английская Национальность, все, что накопилось в твоем Народе с незапамятных времен подлинного и действительного в его словах и приемах, – все это не составило ли для тебя кожу или вторую кожу, которая пристала к тебе так же по-настоящему, как твоя естественная кожа? Ее ты не сбросил, ее ты никогда не сбросишь: характер, который дала тебе твоя мать, должен выказываться с помощью ее. Ты – обыкновенный или, может быть, необыкновенный Англичанин. Но, благие Небеса! Каким Арабом, Китайцем, Евреем-Старьевщиком, Турком, Индусом, Африканским Мандинго был бы ты, ты, с этими твоими материнскими качествами!

Я немею, когда гляжу на длинный ряд лиц, как это можно видеть в наполненной Церкви, Суде, среди посетителей Лондонских Трактиров или вообще во всякой толпе людей. Десятка два-три лет назад все они были маленькими, красными, пухлыми ребятишками. Каждый из них мог быть вылеплен, испечен в любую общественную форму, по вашему выбору. Но посмотрите теперь, как они определенны и отвердели – в ремесленников, художников, духовных лиц, помещиков, ученых адвокатов, неученых денди – и теперь уже более не могут быть и не будут ничем другим.

Заметь на этом носу краску, оставленную обильным употреблением говядины и портвейна, и ей соответствует огромный галстук с чрезмерной булавкой, неподвижный, выпученный и как бы угрожающий взгляд. Это – «Деловой Человек» – процветающий фабрикант, домовладелец, инженер, адвокат. Его глаза, нос, галстук получили, при таких-то его занятиях и средствах, такой-то характер. Не откажи ему в твоей похвале, твоем сожалении! Пожалей также и того, с грубыми руками, топорным лицом, плохо приглаженными волосами, глазами, выражающими как бы напряжение, затруднение и неуверенность! Грубый рот; губы толстые, отвислые, как бы привыкшие отвисать от тяжелого труда и усталости целой жизни, – видел ли ты что-нибудь более трогательное, чем грубый ум, столь стиснутый и все же энергичный, непокоряющийся, верный, глядящий из этого искаженного лица? Увы, а его бедная жена, – она своими собственными руками вымыла для него этот бумажный шейный платок, застегнула эту грубую рубашку и отпустила его настолько прилично одетым, насколько могла. В таких-то узах живет он со своей стороны; ни один человек не может освободить его: так был испечен и отделан красный пухленький ребенок.

Или каким образом пекли этого другого брата-смертного, что из него выпеклось существо из рода Денди? Элегантная Пустота, безмятежно смотрящая вниз на все Полное и Цельное, как на слишком низменное и бедное в сравнении с ее безмятежным Химерством и Нецельностью, с таким трудом достигнутыми! Героическая Пустота; неодолимая, пока кошелек и современные условия общества ее выдерживают; не исцелимая никакой чемерицей. Приговор Судьбы был таков: будь Денди! Имей лорнеты, бинокли, Лонгакрские кебы53 с белоштанными грумами, имей зевающую безучастность, нечувствительность. Определись как Денди, безвозвратно, – таков тебе приговор.