Творения. Том первый. ТВОРЕНИЯ АПОЛОГЕТИЧЕСКИЕ. ДОГМАТИКО-ПОЛЕМИЧЕСКИЕ. ИСТОРИКО-ПОЛЕМИЧЕСКИЕ - Емец

доводили до того, что или злой постигал их конец, или отовсюду терпели они вред? <Р. 182> То, что по видимости делают судьи, есть их рук дело, и лучше сказать, судьи оказываются служителями их воли и лукавства. Посему в каком месте нет памятника их злобе? Против кого, не единомысленного с ними, не составляли они заговора, подобно Иезавели выдумывая предлоги для обвинения (см. 3 Цар. 21:7–13)? Какая церковь не проливает ныне слез от их злоумышлений на епископов? Антиохия оплакивает исповедника и твердого в православии Евстафия,[1235] Баланеи – досточудного Евфратиона, Палтос и Антарад – Киматия и Картерия, Адрианополь – христолюбивого Евтропия,[1236] а после него многократно носившего от них узы и умершего в узах Лукия,[1237] Анкира – Маркелла,[1238] Веррия – Кира [1239] и Газа – Асклепия. Ибо, подвергнув их наперед многим оскорблениям, довели до изгнания эти коварные люди. А Феодула и Олимпия, епископов Фракийских, и меня и моих пресвитеров так усердно заставляли искать, что если бы мы были найдены, то подпали бы смертной казни и, вероятно, нас не было бы уже в живых, если бы сверх их ожидания не спаслись тогда бегством.[1240] <Р. 184> Ибо такие предписания даны были об Олимпии проконсулу Донату, а обо мне – Филагрию. Преследовав же и отыскав Константинопольского епископа Павла,[1241] приказали явно задушить в так называемой Каппадокийской Кукузе, [Col. 649] употребив для этого дела Филиппа, бывшего епарха, потому что он был покровителем их ереси и служителем лукавых совещаний.

4. Но насытились ли они столькими злодеяниями и успокоились ли наконец? Нимало. Они не только не перестали, но, подобно упоминаемой в Причтах пиявице [1242] (Притч. 30:15), еще более увлекаются на злые дела,[1243] нападая на большие епархии. Ибо кто достойным образом опишет, что сделано ими ныне? Кто в состоянии удержать в памяти все то, что они сотворили? Когда церкви пребывали в мире и народ молился во время богослужения, Либерий, епископ Римский, Павлин, епископ митрополии Галльской, Дионисий, епископ митрополии Италийской, Люцифер, епископ митрополии Сардинской, и Евсевий, епископ Италийский, все епископы добрые и проповедники истины вдруг были схвачены и изгнаны без всякого на то предлога, кроме того, что не присоединились к арианской ереси <Р. 186> и не подписали вместе с арианами выдуманные на меня ложные обвинения и клеветы.

5. А о великом маститом старце и истинном исповеднике Осии излишним для меня будет и говорить. Ибо всякому, может быть, известно, что и его довели до изгнания, потому что он был старец небезызвестный, но особенно из всех и более всех знаменитый. На каком Соборе не был он руководителем? Не убеждал ли всякого правыми увещаниями? Какая церковь не имеет прекраснейших памятников его предстательства? Кто когда-нибудь, приходя с печалью к нему, отходил от него не с радостью? Кто просил его в нужде и удалился бы, не получив желаемого? Однако же отважились восстать и на него, потому что и он, зная, какие они составляют клеветы по своему нечестию, не подписался под вымышленными на меня наветами. А если впоследствии по причине нанесенных ему сверх меры многих ударов и заговоров против его родных уступил им на минуту, как старец и изнемогший телом, то и в этом видно лукавство этих людей, при всяком случае старавшихся показать, что они действительно не христиане. [Col. 652]

<Р. 188> 6. После этого снова напали они на Александрию, опять ища моей смерти; и настоящие события были хуже прежних. Воины внезапно окружили церковь, и вместо молитв наступило то, что делается только на войне. Потом, в Четыредесятницу, прибыл посланный ими из Каппадокии Георгий [1244] и увеличил злодеяния, которым научился у них. После недели Пасхи дев ввергали в темницы, связанных епископов уводили воины, расхищали жилища и хлебы сирот и вдовиц, врывались в дома, ночью выгоняли из них христиан, дома опечатывались, и братья клириков бедствовали за братьев своих. Ужасно все это, но еще ужаснее то, на что отважились они после этого. В неделю по Святой Пятидесятнице постившийся народ вышел молиться на кладбище, потому что все отвращались от общения с Георгием. Но узнав о том, этот всезлобный возбуждает военачальника Севастиана, манихея, и сам уже, ведя множество воинов с оружием – с обнаженными мечами, луками и стрелами, устремляется на народ в сам день Господень.[1245] И найдя немногих молящихся – потому что большая часть удалилась уже по причине позднего времени, – произвел такие дела, какие приличны только ученику ариан: зажег костер и, поставив дев к огню, принуждал их говорить, что они ариевой веры. <Р. 190> Когда же увидел, что девы непобедимы и не заботятся об огне, тогда, обнажив, до того бил по лицу, что некоторое время их едва узнавали.

7. Схватив сорок человек мужчин, мучил их новым способом: срезав ветви с финиковых деревьев, пока они были еще с иглами, ими до того иссек им спины, что у некоторых приходилось вырезать не одну вонзившуюся иглу, а иные не перенесли этого и умерли. Всех же, внезапно схваченных, даже и дев, изгнали в великий Оазис, а тела скончавшихся не позволяли вначале отдавать своим, но скрывали где хотели, бросая непогребенными, потому что думали утаить такую жестокость. Но и это делают они, безрассудные, водясь ошибочным разумением. Поскольку домашние скончавшихся и радовались их исповедничеству, [Col. 653] и плакали о телах их, то тем громогласнее разносилось обличение нечестию и жестокости еретиков. Они вскоре изгнали из Египта и Ливии епископов – Аммония, Муия, Гаия, Филона, Ерма, Плиния, Псеносириса, Ниламмона, Агафона, Анагамфа, Марка, Аммония, другого Марка, Драконтия, Аделфия, Афинодора и пресвитеров Иеракса и Диоскора <Р. 192> и с такой жестокостью понуждали их идти, что некоторые умерли еще в дороге, а другие уже на месте ссылки. Более же тридцати епископов были вынуждены спасаться бегством. Ибо, подобно Ахаву (см. 3 Цар. 19:1), старались, насколько было можно, истреблять истину. Вот на такие дерзости отважились нечестивые.

8. Так поступая и не стыдясь, что столько зол замышляли против меня прежде, теперь еще и винят, что я смог избежать их убийственных рук, лучше же сказать, горько жалуются, что не истребили меня вконец, и в качестве предлога [для обвинения] порицают мою боязнь, не зная того, что и этим ропотом обращают укоризну больше на себя самих. Ибо если дурное дело – убегать, то гораздо хуже – гнать. Один укрывается, чтобы не умереть, а другой гонит, стараясь