Воспоминания (1865–1904) - Владимир Джунковский

Эти последние представили мне все в ином свете – обвиняли Плотицына в укрывательстве, говорили, что его не только не притесняют в долговом отделении, а напротив, он все начальство там держит в страхе разными доносами, что он дает взятки смотрителям, которые ему дают разные льготы, отпускают сплошь да рядом на несколько дней домой, что из-за него сменилось несколько смотрителей и т. д.

Великий князь, конечно, не имел никакой власти над судом, но мог назначить дознание о том, как содержатся заключенные в долговом отделении и, в частности, Плотицын, и в зависимости от состояния его здоровья и содержания, повлиять на коммерческий суд и конкурсное управление, чтобы ускорить разрешение дела.

Не желая обращаться к великому князю, не убедившись лично, в каком состоянии здоровье Плотицына и что он из себя представляет, я решил посетить его и нашел совершенно обратное тому, что мне говорили о нем его кредиторы. Я увидел совершенно больного старика, который все время только плакал, повторял одно и то же, с трудом соображал, он буквально голодал, кредиторы отпускали на его содержание 2 рубля 50 копеек в месяц, передач же ему почти не было. Мое появление в долговом отделении произвело большую сенсацию, смотритель тотчас же явился и сопровождал меня, что лишило меня возможности расспросить Плотицына о том, как его содержат, как с ним обращаются и т. д. Попросить же смотрителя уйти и оставить меня одного с Плотицыным мне не хотелось, это бы только могло повредить Плотицыну, и смотритель мог бы меня не послушаться. Я объяснил Плотицыну, в каком роде ему надлежит составить прошение на имя великого князя и как переслать.

Великий князь, получив прошение, поручил чиновнику особых поручений Львову произвести дознание. Дознание раскрыло ряд фактов в пользу Плотицына, что и было препровождено для сведения председателю Коммерческого суда, который ускорил рассмотрение дела. Все же Плотицыну пришлось просидеть еще несколько месяцев, так как дело усложнилось: помимо 8-ми миллионов долга, в суд представлено было векселей на 12 миллионов, и надо было доказать их фиктивность. В конце концов по болезни Плотицын был освобожден и, насколько я припоминаю, прожил очень недолго.

17-го февраля у великого князя состоялся первый большой бал этого сезона, пришлось мне, как всегда, дирижировать, но я чувствовал, что у меня не ладится, я был вял от усталости, и мне казалось, что я очень плохо дирижировал.

Приглашенных была масса, я танцевал первую кадриль с С. И. Тютчевой, вторую – с княжной Варварой Трубецкой, третью – с дочерью известного меховщика Михайлова, жена которого была членом Совета Иверской общины и очень много жертвовала на общину. На мазурку я не приглашал даму, так как удобнее было дирижировать, не имея дамы.

На другой день, до самого вечера, я занимался с приехавшим из Кологрива Костромской губернии управляющим имения Михалкова, после чего, усталый и замученный, проехал на бал к графине Клейнмихель.

Я хотел только показаться на балу и уехать, но графиня Менгден (очень милая женщина, жена заведовавшего двором великого князя) подошла ко мне, видя что я направляюсь к выходу, и сказала мне, что стыдно мне уезжать, что она хочет со мной танцевать третью кадриль. Конечно, мне оставалось только снять шапку и покориться. Затем меня на мазурку просила остаться княгиня Львова – жена директора училища живописи и ваяния. Я ей сказал, что очень тронут ее приглашением, но собираюсь уехать, так как очень устал и советую и ей последовать моему примеру, так как ей предстоит два дня подряд играть в домашнем спектакле, и она чересчур устанет. Она ответила, что не останется ужинать и только протанцует мазурку, но она осталась и ужинать, так что мне мое бегство не удалось. Правда, мазурка была удивительно красива благодаря колоссальному количеству цветов. В награду за мою покорность моя дама довезла меня в карете домой.

Весь следующий день у меня ушел в занятиях с моими соопекунами по делам Михалкова – братом его Сергеем и Галлом, которые в конце концов выдали мне полную доверенность на управление всеми делами Михалкова, и это ответственное трудное дело легло на мои плечи.

19-го числа я обедал у моих милых друзей Бакуниных, для меня всегда это бывало большим удовольствием, вечером поехали на спектакль к княгине Львовой – но играли плохо. Я не остался до конца и проехал на бал к Морозовым, поспел к третьей кадрили и танцевал с хозяйкой дома Зинаидой Григорьевной, мазурку с М. Ф. Якунчиковой. Было очень весело, красиво, масса цветов, я был оживлен, много танцевал и только в 5 часов утра вернулся домой.

20-го я обедал у стариков Трубецких в Кудрине, кроме меня приглашенных не было, было очень уютно и симпатично, я рад был встретиться с младшим сыном их Григорием, приехавшим из Константинополя в отпуск. Мы вспоминали с ним греко-турецкую войну, и он мне рассказал о блестящих результатах моих памятных записок, представленных мной послу о разгроме турками имений Кондо и Маврокордато.

В воскресенье, 21-го февраля, в Петербурге состоялось торжественное освящение нового здания и церкви при общине Св. Евгении, воздвигнутых трудами моей сестры – я мысленно был на этом торжестве, которое прошло трогательно и блестяще. В этот же день у великого князя был бал, на котором было очень оживленно, красиво, было много цветов из Ниццы. Благодаря большому оживлению танцы затянулись до пятого часа утра, я был в ударе и, придумывая все новые и новые фигуры, не давал покоя танцующим. Первую кадриль я танцевал с m-me Домерщиковой, женой моего товарища по полку, 2-ю – с княгиней Львовой, 3-ю – с барышней Хомяковой, удивительно милой и умненькой, 4-ю – с княгиней Трубецкой – Линой, мазурку – с m-me Хвостовой – дочерью А. Н. Унковской и котильон – с С. И. Тютчевой.

На следующий день я был дежурным, по окончании дежурства работал с управляющим Костромским имением Михалкова, а вечером был на балу у графа Орлова-Давыдова.

Воспользовавшись тем, что я был дежурным при великом князе, который тоже был на балу, я не снимал шашки и не танцевал. Но во время мазурки мне все же пришлось немного принять участие в танцах, так как графиня Клейнмихель – дочь владелицы виллы в Кореизе – просила меня посидеть с нею и поужинать вместе, она боялась, что ее пригласит кто-нибудь из незнакомых кавалеров, а она в Москве почти никого не знала. После ужина их высочества уехали с бала, и я последовал за ними.

На другое утро я поехал в консисторию, где меня страшно возмутил какой-то столоначальник, и я не выдержал и наговорил ему прямо дерзостей. Дело в том, что Иверская община хотела представить дьякона, четыре года подряд безвозмездно обучавшего сестер пению, к награде, и по этому поводу срочной бумагой запросила консисторию, не имеется ли препятствий с ее стороны. Прошло восемь дней, ответа не было, я и решился поехать лично, чтобы ускорить получение ответа. Каково же было мое удивление, когда столоначальник сказал мне, что раньше сентября ответа на нашу бумагу не будет. Когда же я, возмущенный, стал ему доказывать безобразие такой оттяжки, он мне самым невозмутимым образом сказал, что так всегда бывает, что раньше присылки бумаги надо было приехать к нему, посоветоваться как ее написать и т. д., намекая ясно, что без взятки ничего не будет.