Оправа для бриллианта, или Пять дней в Париже. Книга вторая - Сергей Курган

При мысли о кринолине Сильвестр улыбнулся: кринолин придумал Чарльз Фредерик Ворт, личный портной императрицы Евгении. И это было далеко не спроста: тут присутствовала куда как серьезная подоплека. Кринолин был не только фактором моды, но и экономики. Можно даже сказать, что он был актом экономической войны с Англией, чему совершенно не мешал тот факт, что Ворт и сам был англичанином. И война эта тянулась уже долго – она началась еще при Наполеоне Первом и шла параллельно с Наполеоновскими войнами, продолжаясь и в годы мирных передышек. То была война между лионским шелком и английским хлопком. И ситуация «на фронте» складывалась в пользу хлопка, который англичане вывозили из своих колоний. Хлопок на рынке бил лионские шелка, и с этим что-то надо было делать. И то решение, которое было найдено сейчас, при Наполеоне Третьем, было оптимальным: сделать шелк модным, чего и добился Ворт, изобретя кринолин.

Такая мода, как и в свое время предписание еще Наполеона Первого являться ко двору только в шелковых платьях, понятно, сильно стимулировала производство шелка, поддерживая спрос на стабильно высоком уровне, тем более что кринолины становились со временем все больше и больше, сделавшись в шестидесятые годы просто огромными. К этому добавлялись, кроме того, объемные нижние юбки. Плюс ко всему, в конце пятидесятых была изобретена стальная проволока, и как следствие, появились легкие складные кринолины с проволочным каркасом. «Лионские шелкопряды», как их называл Сильвестр, были спасены.

Его, впрочем, прежде всего интересовала мода на ювелирную продукцию. И его не могло не радовать, что при Второй Империи в моду вошли крупные изделия. Изображались животные, причем, например, ювелирный дом «Бушерон» производил змей – с алмазами, рубинами, сапфирами и изумрудами, «Шоме» изготавливал пауков и птиц, а «Картье» остановил свой выбор на больших стрекозах. Естественно, такие крупные изделия требовали и крупных камней, что, стимулируя высокий спрос, весьма «разогревало» конъюнктуру на алмазном рынке. Благодаря этому Сильвестр и его партнеры процветали. Однако ничто не длится вечно – и даже достаточно долго. Рынок подвержен самым разным воздействиям и, как следствие, неустойчив: спрос может испытать серьезные колебания и так далее. Потому не стоит складывать все яйца в одну корзину – этого подхода Сильвестр держался неукоснительно. Надо пробовать что-то новое – и, конечно, рисковать, рисковать… В любом случае, нельзя ждать, пока конъюнктура испортится – надо заранее позаботиться о своей безопасности, вложившись во что-то перспективное. Вот и сейчас настал такой момент – недаром же старина Гранжан зашевелился: у него чутье просто феноменальное. -Что ж, будем действовать, – твердо решил Сильвестр. – А пока – пора заняться главным на данный момент – переходить к цели визита.

Сильвестр решил не бродить вокруг да около, а поскорее перейти к существу дела – беседа и так уже длилась достаточно долго. Впрочем, она оказалась весьма полезной, возможно, даже определяющей для его деловой стратегии на ближайшее будущее. Но сейчас им овладела страсть: обычно сдерживаемая, она, как это всегда бывало в такие моменты, высвободилась и вышла на первый план. Сильвестр уже ощущал знакомую дрожь – сладостную дрожь нетерпения, жажду обладания, неуемный зуд коллекционера. Подобное он испытывал всякий раз, когда назревало новое ценное пополнение его эксклюзивного собрания. Да, страсть жадна…

– Наша беседа, месье Гранжан, – начал он, – весьма интересна и содержательна. Более того, я полагаю, мы оба извлекли из нее выводы и соображения, полезные для дела.

– Месье Монтанье, – прищурившись, вклинился в реплику Сильвестра Гранжан, – я уже давно понял, что вы прибыли ко мне не затем, чтобы обсудить со мной текущие проблемы и деловую стратегию, хотя – признаю – разговор был действительно полезен.

Теперь настала очередь Гранжана отпить коньяк, что он и сделала не без удовольствия.

– Полагаю, вы желаете купить алмаз, – без обиняков сказал он, внимательно и без улыбки глядя Сильвестру в глаза.

Сейчас он напоминал не лиса, а скорей, тигра, углядевшего верную добычу и играющего с ней. – Вот старый пройдоха! – подумал Сильвестр, – Моя страсть – это моя ахиллесова пята, что и говорить. И он схватил меня за эту пятку и думает, что держит. Пусть думает – сейчас это не важно. Быть может, это даже к лучшему. Только надо взять себя в руки.

– Именно так, – сдержанно ответил Сильвестр и тоже отпил коньяк, как всегда, сделав глубокий глоток и подержав его немного во рту.

– Вы, полагаю, как коллекционер и знаток, имеете в виду совершенно конкретный камень, – продолжил Гранжан, – не так ли?

– Безусловно.

– Тогда давайте оставим эти словесные игры – они излишни между партнерами, знающими друг друга давно и хорошо. О каком камне речь?

– Если без игр, то вы сами должны догадаться, – ответил Сильвестр. – Разумеется, это «Императрица Евгения».

Гранжан ничего не ответил. Он словно онемел, рот его непроизвольно чуть приоткрылся, а в глазах застыло такое изумление, что Сильвестр понял: старик не играет. Конечно, он тот еще хитрец и отнюдь не лишен актерских способностей, но это… Нет, такое сыграть невозможно – он действительно поражен. Может быть, продажей камня занимается кто-то другой, и он не в курсе? – Да нет, чепуха! Если первое было еще возможно, то второе… Сильвестр на минуту задумался. – Конечно, то, что Евгения продавала свой бриллиант, было весьма странным и неожиданным. В самом деле – с какой стати? Но чего только не бывает! Просто у Сильвестра нет пока полной информации. А так…

В обмен на качественные стразы – никто бы не узнал. – За пределами узкого круга. Однако Гранжан именно и входил в этот узкий круг. И подобные вещи он уже проделывал – не без успеха. Нет – чтобы тут обошлось без него – это трудно себе представить. Но чтобы он об этом ничего не знал – это просто невероятно! Он, как паук, оплел алмазный рынок в Париже своей паутиной, и потому стоило одной нити хоть чуть-чуть – не дернуться даже, а только пошевелиться, он ощущал это мгновенно. Иное дело – сам Сильвестр. То есть, конечно, у него была широкая сеть осведомителей в самых различных кругах, и, уж само собой разумеется, среди тех, кто, так или иначе, вращается вокруг алмазов. Но он был в Париже, до некоторой степени, все-таки человеком со стороны (недаром Гранжан сказал ему: «У вас, в Швейцарии», подчеркнув эту остраненность Сильвестра). А вот Гранжан должен был быть, по крайней мере, в курсе – это совершенно несомненно. Значит – ошибка? Но каким образом? Ведь Сильвестр получил сигнал! Или…

Сигнал пришел из «Всемирной библиотеки», как называл ее Сильвестр, то есть, из информационного пространства. Такие сигналы он получал время от времени – они были нерегулярными и поступали, когда им заблагорассудится, но до сих пор были точными. Неужели на этот раз сведения оказались ложными? Или тут что-то скрывается? Да, что-то за всем этим стоит – определенно стоит. Теперь Сильвестр это чувствовал. Что-то омрачает картину, отбрасывает тень. Внезапно он увидел, как Гранжан побледнел и черты его стали словно бы призрачными. Что это?! Сильвестр на несколько мгновений прикрыл глаза, а когда он открыл их вновь, старик Гранжан вроде бы выглядел нормально. Однако задумываться об этом сейчас было некогда – нужно было заканчивать этот, становившийся тягостным разговор.

– Месье Гранжан, – обратился Сильвестр к собеседнику, в этот момент напоминавшему языческого истукана, – вы меня слышите?

Черты лица Гранжана ожили и он, кажется, начал выходить из ступора.

– Вы в порядке? – спросил Сильвестр.

–

Старик закашлялся, а затем выпил коньяку.

– Да, месье Монтанье, – запоздало ответил он. – Но, должен признаться, вы меня поразили. Если это был, как говорят англичане, a practical joke18, то он удался.

– Нет, месье Гранжан, это был не розыгрыш, – с раздражением и нескрываемой досадой ответил Сильвестр. – Это была ошибка.

– Ошибка? – переспросил Гранжан, и на лице его изобразилась сатировская улыбка, или, лучше сказать, ухмылка.

Сильвестр почувствовал сильнейшее желание придушить его сию же минуту. На какое-то мгновение он увидел перед собой картинку, словно услужливо подсунутую кем-то: мертвое лицо Гранжана, искаженное удушьем, с посиневшими губами и с глазами, вылезшими из орбит. Труп сидел в своем кресле-жабе с обивкой из красного бархата: одну руку он поднял к шее, словно пытаясь расстегнуть воротничок, но безуспешно, после чего рука сползла на грудь. В опущенной к полу второй руке он держал накренившийся бокал с коньяком, и на персидском ковре под ним расплывалось темное пятно от пролившейся жидкости.