Илимская Атлантида. Собрание сочинений - Михаил Константинович Зарубин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну не кричи ты, не кричи, – ласково, по-братски приговаривал Мишка.
– А может, он есть захотел, – резонно заметила Галька, – к маме его надо отнести.
– Сбегай, посмотри, как там она? – скомандовал Мишка, войдя в роль «главного» на родах.
Однако девочка не успела исполнить приказание своего начальника и специалиста по всем вопросам. В сени вышла Мишкина мать и, увидев сына в затруднительной ситуации, поспешила ему на выручку.
– Дай, Мишенька, его мне, он тут с вами устал.
Ребенок, почувствовав женские ласковые руки, сразу успокоился.
– Ну, пошли к маме, малыш, она тебе молочка даст, ты и уснешь, – приговаривала добрая женщина.
Мишка с радостью вышел из сеней во двор и с облегчением вдохнул свежего воздуха.
В это время открылась калитка, и во двор ввалилась с кутулями[31] Лизкина мать. Увидев всех детей и соседку, она испугано спросила:
– Нюра, с Лизкой беда?
– Не беда, а радость! Внук у тебя появился!
Харитина, не дослушав соседку, бросив сумки у сеней, поспешила в дом с причитаниями.
– Ой, Лизка, ой Лизка, как же так, ты почему без меня родила?
И уже из глубины дома донесся ее радостный возглас:
– Ну-ка покажи парня, – а дальше зазвучали неразборчивые слова, возгласы.
И пошла кутерьма.
Мишка с матерью отправились к себе. От амбара их окликнула Галька. Обернувшись на ее голос, Мишка увидел пять грустных детских мордашек. А Галька прохныкала:
– Можно я пойду к вам?
– А кто с сестрами останется?
– Так бабушка ведь пришла.
– Не до вас сегодня ей будет.
Галька опустила голову. Мишкина мать тихо вздохнула:
– Господи, детей рожают, а они никому не нужны. И уже громко сказала:
– Мишаня принесет вам сейчас пирожков.
– Ну вот еще чего, – устало буркнул «главный» на родах.
– Тетя Нюра, я сама с вами схожу, – радостно откликнулась Галя. – Девчонки подождут. Подождете? – крикнула она сестрам.
Четыре головки, как цветы на ветру, закивали одновременно.
Вечером через открытое окно, что выходило во двор Карнауховых, Мишка слышал громкие разговоры в доме Перетолчиных. Мать Лизки пыталась петь, но голос срывался, дальше шли нецензурные слова, выражающие, вероятно, высшую степень радости.
Уже после вечерней дойки и ужина у Карнауховых появилась пьяненькая Харитина.
– Нюра, спасибо тебе за внучка. Ты ведь знаешь, сколько лет мы его ждали. Праздник пришел в наш дом, может, зайдешь, посидишь вместе с нами по такому случаю.
– Чего по-пустому сидеть, выпивать мне все равно нельзя.
– Что, совсем-совсем, и даже стопочку?
– Да, Харитина, даже стопочку нельзя, иногда позволяю себе капельку кагора, но и то раз или два в год.
– Кагора, Нюра, не держим.
– Ну и ладно, ну и хорошо, – деликатно отговаривалась от ненужного приглашения Мишкина мама.
– Чего хорошего? Человек помог, а от угощения отказывается, не дело это, Нюра. Не привыкла я в долгу оставаться, где я тебе этого кагора найду? – настаивала счастливая бабушка.
– Перестань, соседка, еще расквитаемся.
– А то, может, пойдем, Нюра? – продолжала приставать пьяненькая Харитина.
– Нет, я уже к утренней дойки готовлюсь, пораньше нужно прийти, вечером уборку не сделала.
– Ну смотри, твое дело, а за парня низкий поклон. Видишь, какая дочь у меня бестолковая, я ее утром еще спросила, как у тебя, она махнула рукой, не скоро, вот я и поехала в район.
В окно выглянула Лизка.
– Тетя Нюра, тетя Нюра, мы решили назвать нашего мужичка Мишкой, в честь вашего Мишки. – Вопросительно посмотрев на мать, замолчала.
– Правильно решили, – басом в знак одобрения сказала Харитина.
– Как там твой сын? – спросила Нюра.
– Да спит он, а я радуюсь, наконец-то парень родился.
– Ты фельдшера вызывала?
– Завтра будет.
– Береги себя, Лизка, ты для детей – главная в жизни.
– Пока здоровье еще есть.
И опять забурлили голоса в доме Перетолчиных, заиграла гармошка, видимо, и Лизкин Вася дошел до вершины счастья.
Участник этого трудного дня солнце отправилось отдыхать за Красный яр. В деревенских домах жизнь затихала. На ночь кто-то устраивался в сенях, кто-то в амбарах, молодежь почти поголовно теснилась на сеновалах. Затихала природа, и даже в дом Перетолчиных вошла тишина.
Но к Мишке сон не шел. Мальчик ворочался, то ли от жары, то ли от пережитого волнения. То сбрасывал с себя пикейное одеяло, то укутывался им. Мать заметила это.
– Тебе не спится, сынок?
– Не спится, мама, – пробурчал он.
– Ты закрой глаза и считай до ста.
– Я уже до тысячи досчитал. Не помогает.
– Да, день нелегкий был, Мишенька. И я переволновалась.
– Обычно дни похожи друг на друга, – по-взрослому заговорил Мишка. – Но сегодняшний – другой, новый какой-то. Закрою глаза и вижу взгляд Лизкиного сына.
– Что за взгляд? Я хоть роды и принимала, толком мальчишку не разглядела.
– Взгляд какой-то особенный. Он удивился, увидев нас с Галькой, завертел головой, разглядывал все вокруг. У него был осмысленный взгляд, я бы сказал взрослый.
– Так, может, Бог в эту непутевую семью серьезного мужичка послал? Настоящего хозяина. Может, он для них для всех – спасение? Поживем – увидим. А ты, Миша, молодец, много мне помог. И нового человека на свои руки принял. Запомни этот день, он тебе в жизни еще пригодится.
И откуда мать знала, что пригодится? А ведь так и случилось.
* * *В своей дальнейшей трудной сиротской жизни, Мишка, оставшийся рано без матери, вскоре после ее ранней смерти покинувший родную деревню, почти никогда не вспоминал этот день. Он остался в другой, счастливой части его жизни, о которой Михаил, чтобы не терзать сердце, думал редко. Из всего прошлого он явно видел только свою мать Анну. В воспоминаниях он поднял ее на пьедестал из столпа света и часто обращался к ее образу – и в радостные минуты, и в трудные дни своей жизни.
Но почему именно сегодня подробности почти полувековой давности всплыли со щемящей ясностью? Почему вспомнился этот его тезка, можно сказать, названный брат, о судьбе которого он ничего не знает и никогда ей не интересовался?
Михаил Николаевич не заметил, как оказался дома. За семейным ужином был рассеян и мало разговорчив. Не отпускала мысль – что значил для его жизни тот день рождения нового человека? Почему память прояснилась именно сейчас, в то время его жизни, когда Михаил Николаевич заглянул в разверстые могилы своих родных и друзей. Когда он стал сомневаться в смысле бытия. Когда немощи и огорчения поколебали его прежде твердый, сильный дух. Он не был человеком воцерковленным, но почувствовал, что ответ надо искать в недрах двухтысячелетнего духовного человеческого опыта. Этих знаний у него не было.
Ночью, как в тот давний день появления на свет нового человека, он уснуть не мог. Зато подбором вопросов и возможных объяснений, сопоставлением и анализом эпизодов дня рождения своего тезки, опытом всей своей жизни пришел Михаил Николаевич к некоторым утешительным выводам. Он понял, что рождение любого ребенка – радость для всего мира. Он впервые в подростковом возрасте
