Илимская Атлантида. Собрание сочинений - Михаил Константинович Зарубин

– Какой ты внимательный, Пашенька. Это правда. На этом повороте я всегда останавливаюсь, а если бываю ранним утром здесь один, когда вы с бабушкой еще спите, то передохнуть сажусь вот на эту скамеечку, что стоит под старинным дубом, и наслаждаюсь покоем утра, появлением первых солнечных лучей. Мне хорошо здесь.

Внук понял, что надо возвращаться. Нина ждала у ворот. Сначала обняла и поцеловала Пашку, потом меня. Помывшись, поужинав, даже не посмотрев в сторону телевизора, я пошел отдыхать. А внук за мной.

– Дедушка, попроси бабушку, пусть она разрешит мне спать на раскладушке в вашей комнате, а то знаешь, как скучно одному.

– Знаю, Паша, поэтому никогда не сплю один в комнате.

– Ну вот, хоть ты меня понимаешь. А то и дома я один, и здесь один. А перед сном так поговорить хочется, а с кем поговоришь?

Я обнял Нину.

– Пусть Паша спит у нас, он ведь прав, когда и где нам поговорить?

– Миша, но он уже большой.

– Конечно, большой. Но знаешь, если честно, то мне, наверное, сильнее, чем ему, хочется, чтоб он был с нами.

– А кто вам мешает общаться? Сидите себе в большой комнате и говорите.

– Нина, самые интересные, самые задушевные разговоры – перед сном.

– Ладно, что с вами делать, вас не переспоришь, – согласилась, улыбнувшись, моя умная жена.

Мы с Пашкой быстро разложили раскладушку, благо, стояла она тут же за шкафом, расстелили постель, и внук юркнул под одеяло.

– Ну, что Паша, будем спать и смотреть сны?

– Дедушка, а ты сны видишь?

– Вижу.

– А я нет. Хотя, вроде бы, и вижу, но когда просыпаюсь, забываю.

– Что значит – «вроде бы»?

– Какие-то картинки остаются.

– У меня тоже такое бывает, просыпаешься и чувствуешь, что твой сон словно уплывает. Некоторые утверждают, что совсем не видят снов, но это не верно. Сны видят все.

– Откуда ты знаешь?

– Ученые этим специально занимались. Человек спит треть своей жизни, представляешь? Существует целая наука о сне.

– А животные видят сны?

– Конечно, видят, но что они видят, об этом можно только догадываться. Ты замечал, как Мурзик во сне дергает лапами, будто бежит? Может, ему снится погоня за мышкой или птичкой.

– А расскажи, дедушка, про свои сны.

– Устраивайся поудобней, накройся одеялом, подушку повыше подтяни. Все сделал? Ну тогда слушай. Очень часто в последнее время я вижу один и тот же сон. В этом сне я летаю.

– На самолете?

– Да нет.

– На ковре-самолете, как старик Хоттабыч?

– Не перебивай, Паша. Ни на чем таком я не летаю, ни на самолете, ни на ракете, ни даже на ковре-самолете. Но как будто смотрю на землю сверху, и не с одной точки, а кружусь над огромным зеленым морем кедрово-сосновых зарослей, заполнивших родные мои любимые места. Лечу над каменистым и крутым Красным Яром, над желтыми, отлогими берегами реки Илим, над лугами и пашнями. И видно мне сверху деревню моего детства Погодаевку, что когда-то стояла на Илиме. Вижу пионерский лагерь в трех километрах от деревни на другой шустрой таежной речке Тушаме.

Как птица парю, и сверху все отчетливо вижу. Вот ясно вижу, как стремительным ручейком в берегах тропинки бегут из деревни в пионерский лагерь ребята. Среди них узнаю себя. Конечно же, это я!

– Дедушка, ты мне сказку рассказываешь? Как можно летать неизвестно на чем и сверху видеть себя?

– Во сне можно увидеть и не такое. Каждый сон – это сказка. Ну, где я увижу сейчас родную деревню. Ее давно нет, и место, где она стояла, покрыто водой. Причем глубина огромная – шестьдесят метров.

– Ого, дедушка, а что случилось? Почему вода затопила деревню?

– Это, Паша, отдельный разговор: про море, про исчезновение деревень. Я тебе свой сон рассказываю, будешь слушать?

– Буду.

– Ну, вот и славно. В моем сне я всегда вижу поляну перед деревней. Это место игр, встреч, увеселений, праздников, общественных собраний и гуляний по самым разным поводам. Мы, пацаны, играли здесь в лапту, взрослые – в городки. Поляна – большая, место – красивое. Осенью и весной здесь жгли костры. Иной раз пламя поднималось очень высоко, летели искры в небо, словно настоящий фейерверк. Все деревенские люди здесь собирались и радовались этому огню не меньше, чем в городе какому-нибудь салюту. А зимой с этой поляны гоняли вниз к речке на санях. Нет, не на санках, какие у нас в сарае стоят, а на больших санях, в которые можно было запрягать лошадей и возить грузы. Отпрягалась лошадь, убирались оглобли, девчата садились в эти санки, а парни толкали сани сзади, запрыгивали в последний момент, и все вместе весело, со смехом, в обнимку друг с другом летели с угора до середины реки. Вот было радости!

Эта замечательная поляна была еще и местом нежных встреч, любовных свиданий. Отсюда же уезжали на покосы. Обойти, объехать эту поляну – невозможно. Откуда бы ни возвращались, она на пути, а дошли до нее, значит, уже дома. Ее никогда не распахивали, и там всегда росла густая, какая-то радостная трава. Ты знаешь, я столько повидал в жизни, а такой красоты не встречал.

– Миша! О чем ты говоришь с внуком? Какие любовные свидания? Паше девять лет, разве ему нужны такие разговоры?

– Ниночка, мы ведем беседы про сны.

– Ну, раз про сны, тогда гасите свет и спите, уже поздно.

– Видишь, Паша, как бабушка сурово с нами поступает. Но она права, время позднее. Давай спать, завтра суббота, я буду с тобой весь день, и мы найдем время поговорить обо всем на свете.

– Вот так всегда, как интересный разговор, так – спать.

– Хорошо, мои родные, – сказала бабушка. – Пять минут вам на окончание разговора.

– Ну что ж, попробуем управиться. Знаешь, Паша, что я еще всегда вижу в этом сне? Реку Илим! Сейчас она известна всему миру, а когда я был маленьким, о ней знали лишь наши таежные деревни, что стояли по ее берегам. Повзрослев, я понял, что для меня это лучшее место на свете. Ведь там прошло мое детство.

Сразу после весеннего ледохода, как только успокаивалась вода и становилась чуть теплее, мы начинали купальный сезон, купались до пупырышек на теле – почему-то это у нас называлось «продавать дрожжи». Чтобы согреться, бежали на большую площадку у колхозного амбара, сделанную из плах (на ней осенью сушили зерно), и там грелись на солнце. Вода нас притягивала, словно магнит, а дно Илима мы знали, как свой огород. Знали, где плыть, где встать, где нырять. Я не помню рядом взрослых, мы старались обходиться без них, хотя из-за этого и беды случались.

Илим – река-дорога. Первые русские, осваивавшие Сибирь, проходили по Ангаре и Илиму. Это река – трудяга. Летом лодки, баржи и катера шли по ней вверх