Илимская Атлантида. Собрание сочинений - Михаил Константинович Зарубин

С высоты птичьего полета деревня выглядела опрятной, геометрически выверенной. Вросшая фундаментами изб, как могучими корнями, в древнюю родную землю, она представала несокрушимым бастионом, о который разбивались века и невзгоды. Непостижимая ее целесообразность и значимость казались вечными, данными раз и навсегда.

Первым тишину нарушил Павел.

– Перед войной-то мы богато жили. Колхозу немалые денежки выделялись. Да и было за что, колхоз-то – миллионер…

Павел своей скрюченной рукой указал на большие постройки на краю деревни.

– Вон те фермы, конные дворы, ток для обмолота зерна. На эти деньги и построили. А техники сколько приобрели! На трудодни и хлеб, и деньги получали. Вся деревня приоделась, я уж не говорю о велосипедах и патефонах. Но война все разрушила, все переиначила… А скольких односельчан мы недосчитались… Ни один дом похоронка не обошла.

– Мы в школе считали: сорок два человека из нашей деревни не вернулось с войны. У Ведерниковых и Замаратских, к примеру, погибли по два сына.

– Да много примеров можно привести… Ладно, на эту тему можно говорить часами. А нам работать надо.

И снова натужно загудел трактор, который иногда казался Мишке советским танком, ринувшимся в неравный бой. Трактору, действительно, приходилось нелегко, он выворачивал огромные отвалы земли. Поначалу сочно-черные и блестящие, как антрацит, глыбы на солнце быстро обветривались, подземная влага улетучивалась, и под трудолюбивым августовским солнцем комья земли становились тускло-серыми, они разрыхлялись и умягчались, превращаясь в благодатную почву для новых посевов. И новых хлебов.

Ослепительно красивой, живой, словно наполненной солнечным светом, сверкала внизу река. Мишка не мог еще сформулировать нахлынувшие на него новые чувства, но почуял, что это не обыкновенная река, но река, от которой берет начало и его маленькая жизнь. А на берегу этой реки стоит самая красивая на свете деревня, в которой зародилась Мишкина судьба. Куда она его поведет?

Гонец из юности

Вокруг как-то быстро все померкло, погасли последние утренние звезды, небо заволокло тучами, и начался нудный, долгий, моросящий дождь. Дядя Вася, руководивший бригадой косарей, громко ругал погоду, поглядывая на небо, словно ждал оттуда, сверху, каких-то утешительных новостей или распоряжений.

– Обидно, не могло это ненастье подождать хоть чуть-чуть, одна луговина осталась за большой еланью. Сгребли бы сено, в зарод сметали, тогда и лей, хоть залейся, а сейчас жди, когда подсохнет…

– Василий, говорил я тебе, что косить не надо, – встрял в разговор дед Филипп, который обычно метал сено в зароды.

– Когда это ты мне говорил? – набычился дядя Вася. – Чего ты из себя умника строишь, задним-то числом?

– Не заводитесь, мужики, – миролюбиво сказал Мишка Солод, встал из-за стола, вышел на воздух и, задумчиво попыхивая под навесом самокруткой, грустно поглядел в призрачную дождливую морось, похожую на гигантский рой мошкары.

Вслед за Солодом и вся бригада выбралась наружу. Разойтись никто не посмел – не было команды. Все курили и ждали распоряжений дяди Васи. Наконец, бригадир принял решение:

– Одевайтесь, мужики, потеплее, пойдем зароды огораживать.

Никто не спорил, дело это нужное, хотя в дождь любая работа не в радость.

– Дед Филипп, ты останься, чего мокнуть-то, – примирительно пробурчал дядя Вася.

– Да нет уж, Василий, пойду со всеми, вязку делать буду.

– Накинь мою накидку.

– А ты как?

– А я колья забивать буду, все равно вспотею и скину ее…

Постепенно все втянулись в работу. Мужики готовили в лесу жерди и колья, пацаны тащили их к зародам, дядя Вася и Мишка Солод забивали топорами колья, а Иван Петухов подменял попеременно одного из них.

Дед Филипп из гибких ивовых прутьев делал опоры для жердей. Намокшие прутья были податливыми, работа спорилась. От косарей, как от паровых утюгов, валил пар. Пообедали всухомятку, у кого что было. Потом почаевничали, покурили и вновь за работу.

Погода как будто сжалилась над косарями; бурые облака, висевшие над покосным лугом, поредели, разошлись, исчезла морось, и казалось, никаких препятствий работе больше не предвиделось.

Мишка Карнаухов тоже промок до нитки, он занимался тем, что таскал из перелеска жерди и колья. Отяжелевшая от воды одежда затрудняла движения и холодила тело. В очередной раз, подавая жерди бригадиру, мальчик услышал команду:

– Мишка, дуй в зимовье, растопи печь, приготовь чего-нибудь на ужин!

– А чего приготовить, дядя Вася?

– Ты же повар, не я. Приготовь макароны с тушенкой, что ли.

– Будет сделано! – козырнул Мишка.

– Беги, беги.

После ужина, покурив и поругав небесную канцелярию, мужики стали укладываться спать. В зимовье дышать было трудно. Терпкий запах пота, исходивший от разгоряченных мужских тел и подсыхающей одежды, развешенной на просушку по всем возможным зацепам на стенах, вынудил молодых парней устроиться на ночлег под навесом.

Сумерки быстро накрыли зимовье. Они пришли так быстро, что никто и не заметил этого. Казалось, ночь бесшумно рухнула прямо с небес. Пронзительнее зазвенел перекат на речке, громче закуковала кукушка, капризнее заухал филин. И вдруг среди этой полнозвучной лесной тишины залаяли обе собаки, которых Иван Петухов взял с собой. Они, как бывалые охранники, деловито бегали по округе, отпугивая непрошенных лесных гостей, в том числе и косолапых.

– Кто это к нам? Иван, проверь, неужто «хозяин»?

– Да ну тебя, дядя Вася. Похоже, кто-то едет.

– В такую погоду? Нет, Иван, это вряд ли.

Собачий лай усилился, мужики вышли и с любопытством смотрели на дорогу, выходящую из леса. Показался верховой.

– Кто это? – спросил Мишка Солод.

– Похоже, Толька Замаратский.

– А чего приперся? Неужели беда какая?

– Сейчас узнаем.

Толька подъехал к зимовью, соскочил с коня и радостно крикнул:

– Привет, мужики!

Посмотрев на молчаливые лица, спросил с удивлением:

– А чего молчите-то?

– Это ты нам скажи, что тебя по такой погоде принесло?

– Может, под навес хотя бы пустите? Да и коня в изгородь поставить неплохо бы.

– Колька, коня накорми-напои, – скомандовал дядя Вася. – Заходи, Толя, рассказывай.

Гость сел за стол, выпил кружку воды. Мужики молча смотрели на него, ожидая самого худшего. Дед Филипп не выдержал первым.

– Кто-то умер, что ли, или война началась? Чего ты молчишь?

Толька всплеснул руками.

– Да что вы, какая война! И никто не умер.

– А чего приехал?

– Приехать нельзя, что ли?

Все опять замолчали, недоуменно поглядывая друг на друга.

– Ладно, томить не буду, – сказал Толька с хитроватой улыбкой, – приехал я за Мишкой Карнауховым, в лагерь его отправляют.

– Мишку в лагерь? Час от часу не легче… – протянул бригадир. – Чего он натворил такого? Парень, вроде, хороший, толковый…

– Дядя Вася, вы не поняли… – хмыкнул Толька. – Где Мишка?

– Здесь я.

Мишку, не понимавшего, что происходит, подтолкнули к столу. Толька победоносно провозгласил:

– Мишку отправляют в пионерский лагерь!

– Это который за песчаным яром, напротив аэродрома? Стоило коня гнать, мы через неделю, если дождя не будет, в деревню вернемся, – пояснил ситуацию бригадир.

– Нет, лагерь не районный. Мишку отправляют в Крым!

– Куда? Куда? – послышались удивленные голоса. – В какой это еще Крым?

– В Крым, во Всесоюзный пионерский лагерь «Артек».

– Ни хрена себе, – выпалил Иван Петухов. – За что ж ему такая честь?

– Сказано: за учебу.

– За учебу!