Илимская Атлантида. Собрание сочинений - Михаил Константинович Зарубин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лизка Перетолчина была очень некрасива. Высокая, с жилистыми худыми ногами, с маленькой грудью, сдавленной широкими сутулыми плечами, остроту которых подчеркивало ее застиранное, постоянно носимое платье-халат. Лицо девушки было совсем непривлекательным: черты крупные, кожа с красными пятнами. Прищуренные глаза делали выражение лица подозрительным, не располагающим к комплиментам.
Волосы, тонкие, неухоженные, всегда были повязаны косынкой, из-под которой выбивались слипшиеся пряди. Уродливой ее, конечно, назвать было нельзя, но природа, создавая эту женщину, точно не очень постаралась. Деревенские парни Лизку как потенциальную невесту не рассматривали, но и не обижали. Казалось, в деревне она была нужна для того, чтобы на ее фоне остальные девушки выглядели красавицами, чтобы скорее выходили замуж, чтобы их любили крепче и вернее. На танцах, что бывали раз в неделю в клубе, она всегда стояла одиноко у окна, и даже белый танец, что объявлялся несколько раз за вечер, ей не доставался.
Видя страдания дочери, в надежде на то, что ее незавидная судьба может измениться, Лизкина мать отправила ее к родственникам в Усть-Кут, городок за триста верст от деревни. И надежды оправдались! Не прошло и полгода, как Лизка вернулась домой, да не одна, а с мужем. Мужичок был старше ее лет на десять, ростом не удался, был Лизке по плечо, выправкой не блистал, одну ногу приволакивал. Зато лицо у него было открытое, радостное, речь плавная, задушевная. Правда, имя у него по деревенским понятиям было странным – Галим, а отчество Галимович, поэтому почти сразу все стали его звать Васькой, а чтобы отличать от других к этому имени добавили – Лизкин Васька. Мужичок не обижался на такое обращение к нему, улыбался и откликался. И Лизка среди деревенских называла его – мой Васька.
Было ли в их семейной жизни счастье, знали только они. Но явно несчастливыми они не были – в деревне это заметили бы сразу и обсудили бы. Работали оба по мере сил и возможностей: Лизка на скотном дворе была дояркой, а Васька – пастухом.
Каждый год, словно по расписанию, Лизка без отрыва от производства рожала. Уже пять девчонок было в доме Перетолчиных. Мать Лизки – тетка Харитина ругалась на свою дочь последними словами после очередных ее родов, приносивших девчонку.
– Господи, за что наказание такое, – причитала она, – опять девка.
Однажды она сходила к гадалке и задала ей вопрос, почему у Лизки рождаются девчонки.
Та недолго думая ответила:
– Подожди, и у вас будут парни. – И добавила, немного помолчав, – а работу вашему Ваське надо бы сменить.
– Он же кроме того, как пасти коров, ничего не умеет, дрова и то Лизка заготавливает, – попыталась поспорить Харитина.
– Вот видишь. Ничего не умеет. А парни родятся у крепких, умеющих любить мужиков. Здесь я вам не помогу.
На том и расстались, гадалка даже плату не взяла, а чего брать, и так все ясно.
– А при чем здесь любовь? – вспоминая разговор с гадалкой, хлопая себя по коленке, недоумевала тетка Харитина. – У меня – вот два сына народилось, а до любви ли мне было. Всю жизнь в поле и на скотном дворе. На сон – два-три часа. Какая тут любовь?!
Но вспомнив дни молодости, пожилая женщина сладко передернула плечами, и какая-то давно забытая истома взволновала ее охладевшее сердце.
Нынешним летом Лизка опять была брюхатой.
Мишка Карнаухов с матерью жили рядом с Перетолчиными. Совсем рядом, даже одно окно Лизкиного дома выходило во двор к Карнауховым. Начиная с весны, окно было открытым, поэтому мальчишка всегда знал, что происходит у соседей. Он привык и к ору ребятишек и грубым голосам Лизки и тетки Харитины. Он не прислушивался, старался быстрее пройти мимо соседского окна, но голоса соседей были полетны, как у оперных певцов, так что проникали даже в соседский дом.
Мишкина мать часто просила соседей уменьшить громкость их дрязг, они на время затихали, но через час из окна опять летели ругательные слова, которые в доме Перетолочиных считались нормой.
К соседям Мишка заходил редко, только по большой необходимости. В их доме всегда стоял тяжелый запах. Невыносим был этот ядовитый букет из ароматов кошачьей мочи, плесени, нараставшей в углах от непрерывной сушки мокрых пеленок, курева, подгоревшей пищи и чего-то еще неидентифицируемого.
Зато в доме у Карнауховых всегда, даже зимой, пахло как на летней солнечной поляне: как дорогие духи разливались запахи душицы, малины и иван-чая. Вязанки этого сухотравья, собранного и высушенного мамиными руками, висели в кути[29] у русской печи. Между ними, для дезинфекции помещения, размещались крутые косы с головками чеснока и лука. А шелковистые мамины ладони всегда пахли земляникой.
Воскресная выпечка наполняла весь дом благодатным запахом свежего хлеба. И не было ничего вкуснее теплой, с кислинкой, краюхи хлеба и прохладного густого молока, которое мать щедро, звонко наливала в большую Мишкину кружку.
Старшая Лизкина дочка, как только Мишка возвращался из школы, выбегала из своего заплесневелого домики – и прямиком к Карнауховым. Погостить – как она говорила, извиняясь. А скорее, понежиться в тишине и чистоте. За это гостевание девочка получала от матери подзатыльники и много бранных слов. Но Галя, видимо, привыкла к такому обращению или настолько было сильно притяжение счастливого соседского уюта, что ничего не пугало беглянку. Она с интересом наблюдала, как Мишка делает уроки, откликалась на его просьбы что-то принести, унести. Возвращаемая истеричным криком своей матери, девочка уходила нехотя, как из светлой сказки. Подростку в такие моменты было очень жалко несчастную маленькую соседку.
Весь огород был на Мишке. Полив и прополка – исключительно его обязанности. Десятилетний паренек успешно справлялся с этой каждодневной работой, и мать, приходя поздно с колхозного скотного двора, где работала дояркой, не могла нахвалиться сыном. Прижимая его голову к себе и целуя мальчика в макушку, она без стеснения восхищалась своим большим помощником. Мишка, как будто нехотя, выбирался из ее рук смущенный, но счастливый от слов одобрения и, понижая для солидности голос, повторял:
– Ну мама, ну мама, что это ты… Не надо… Я же уже большой.
Мать еще сильнее прижимала к себе свое сокровище, гладя его голову и плечи.
В начале июля в деревню пришла жара. С раннего утра огненный шар выкатывался на небо, казалось, только с одной целью – высосать из земли всю влагу. Без дождя земля в огороде потускнела, затвердела и зашершавила. Работать на жаре было трудно. Мишкиных силенок хватало только на помидоры и огурцы.
В один из таких дней мать Мишки пришла пораньше.
– Вырвалась – сказала она, отирая платком пот
