Фронт и тыл Великой войны - Юрий Алексеевич Бахурин

отречения не чернилами, а — карандашом, будто это был список грязного белья, сдаваемого в стирку»[1688]. Сложно сказать, как и когда писательская метафора стала научным аргументом. Подписание документов карандашом даже первыми лицами Российской империи не являлось чем-то из ряда вон в тогдашнем делопроизводстве. Такие автографы просто-напросто покрывались лаком и визировались, тем самым риск их исправления или подделки сводился к минимуму. Из незнания Разумова об этом и произросла мнимая сенсация — мнимая еще и потому, что в воспоминаниях флигель-адъютанта государя полковника А. А. Мордвинова было сказано, откуда в руке Николая II вообще взялся карандаш: «Его величество подписал их в вагоне-столовой около часа ночи молча, стоя, карандашом, случайно нашедшимся у флигель-адъютанта герцога Н. Лейхтенбергского…»[1689]. Впрочем, существует версия, в рамках которой карандашная подпись императора под отречением была следствием не случайности, а расчета, как и прочие его решения и поступки. Скрепив недолговечной подписью несостоятельный документ, Николай II мог бы затем отменить его действие одним лишь своим веским словом. «Юридически все подписанное Николаем не будет иметь силы, потому что он поставил свою подпись не по доброй воле, а по принуждению», — предполагает исследователь М. М. Сафонов[1690]. К юридической стороне вопроса я далее еще вернусь, а эта точка зрения, бесспорно, интересна, но умозрительна. Не сохранилось исторических источников, подтверждающих подобный расчет. Если он и двигал царем в момент отречения от престола, то он не оправдался.

Еще одно «открытие» Разумов совершил, обнаружив «третий подлинный экземпляр “отречения”, по времени опубликованный ранее первых двух». Речь о факсимиле акта об отречении, опубликованного в США в 1919 году в качестве иллюстрации к мемуарам помощника Бубликова, видного инженера-путейца Ю. В. Ломоносова[1691]. Разумов прибегнул к проверенному на автографах императора методу, только на этот раз сопоставлял подписи заверившего отречение министра императорского двора графа В. Б. Фредерикса. Итог был немного предсказуем: «Нет разницы даже не между буквами, а МЕЖДУ РАСПОЛОЖЕНИЕМ ВСЕХ СЕМИ СЛОВ ВО ВСЕХ ТРЁХ ДОКУМЕНТАХ. Без копирования на стекле добиться такого эффекта нельзя… Абсолютное совпадение в написании от руки семи слов в трех документах — невозможно». Возможно, если сравнивать подлинник документа с двумя его фотокопиями.

Разумов не заметил очевидного подвоха и предпочел сделать очередной потрясающий вывод: идентичные подписи Фредерикса скопированы с некоего четвертого экземпляра акта об отречении Николая II: «Что это за документ, где он сейчас находится и жив ли он вообще — еще предстоит узнать. Все это — мелочи и технические детали». Остается лишь пожелать автору и всем его сторонникам удачи в поиске несуществующего документа.

Может показаться, что я чересчур взыскателен по отношению к малосведущему любителю, раздувшему в ЖЖ сенсацию из ничего. Однако слишком многие прежде отнеслись и доселе относятся к «экспертизе» Разумова доверчиво.

Например, историк П. В. Мультатули действительно задействовал в нескольких своих книгах «аналитику» Разумова, но затем шагнул дальше. Его заинтересовала тема обнаружения подлинника акта об отречении в ленинградской Библиотеке Академии Наук в октябре 1929 года. Вот пример рассуждений исследователя: «Супруга академика Е. Г. Ольденбург вспоминала, что разговор между ее мужем и Муравьевым[1692] шел о “революции 1917 года, о Временном правительстве, о Вырубовой”. Последняя тема наверняка была связана с публикацией так называемого “Дневника Вырубовой”, знаменитой фальшивки, запущенной в оборот П. Е. Щеголевым и писателем А. Н. Толстым. Если учесть, что Щеголев станет главным “экспертом” обнаруженного “манифеста” об отречении, то многое, если не все, начинает увязываться между собой. “Манифест” был частью огромной пропагандистской машины по десакрализации царской власти, запущенной Февральским переворотом»[1693]. За пределами этой цитаты от П. В. Мультатули крепко достается и академику С. Ф. Ольденбургу, и П. Е. Щеголеву[1694]. Поддельность выявленных документов представляется очевидной для автора в том числе в силу неприязни к специалистам, проводившим их экспертизу.

На деле о наличии подлинников в рукописном отделе библиотеки к началу работы комиссии Ю. П. Фигатнера знали всего трое человек: собственно С. Ф. Ольденбург как непременный секретарь Академии Наук, бывший директор библиотеки академик С. Ф. Платонов и ученый хранитель отдела В. И. Срезневский. Последний и выдал эту тайну. Экземпляры актов отречения Николая II и великого князя Михаила Александровича хранились в непримечательном конверте, надписанном именем шурина академика В. И. Вернадского для отвода глаз. О сногсшибательной находке было доложено лично Сталину, и только с его санкции эти и ряд других источников были изъяты[1695]. Если бы ОГПУ заранее знало о припрятанных отречениях, то едва ли дало бы им отлеживаться дальше.

Между тем, если тексты отречений — липа, то отчего Николай Александрович, уже лишившись престола, никому не поведал об истинной подоплеке событий? По версии П. В. Мультатули, как наиболее последовательного на сегодняшний день сторонника версии о том, что отречения не было, в течение последующих полутора лет царь находился в информационном вакууме. Те же, кому он мог открыться, якобы были убиты[1696].

Однако Николай II рассказал о своем отречении еще как минимум одному человеку, причем более чем равному ему. И не убитому, а мирно скончавшемуся в Дании. Речь, разумеется, о его царственной матери Марии Федоровне.

Дневники Марии Федоровны, конкретнее — памятная книжка за 1917 год, начатая 1 (14) января и оконченная 24 апреля (7 мая), отложилась в Государственном архиве РФ и до 1998 года никогда не была опубликована. Записи в ней вдовствующая императрица вела на своем родном датском языке. Этот источник впервые был выявлен и переведен на русский язык в 1990-е годы крупным специалистом, вице-президентом Российской ассоциации историков Первой мировой войны, кандидатом исторических наук Ю. В. Кудриной.

3 (16) марта 1917 года Мария Федоровна, узнав об отречении Николая II и будучи, по словам великой княгини Ольги Александровны, «вне себя», отправилась в Могилев. В Ставке, куда она прибыла вместе с зятем, великим князем Александром Михайловичем, она в последний раз встретилась с сыном. Слово ей: «4 (17) марта 1917 г.:…в 12 часов прибыли в Ставку в страшную стужу и ураган. Дорогой Ники встретил меня на станции. Горестное свидание! Он открыл мне свое кровоточащее сердце, оба плакали.

Бедный Ники рассказал мне обо всех трагических событиях, случившихся за два дня. Сначала пришла телеграмма от Родзянко, в которой говорилось, что он должен взять все с Думой в свои руки, чтобы поддержать порядок и остановить революцию; затем — чтобы спасти страну — предложил образовать новое правительство и. отречься от престола в пользу своего сына (невероятно!). Но Ники, естественно, не мог расстаться