Фронт и тыл Великой войны - Юрий Алексеевич Бахурин

Таврического дворца почти опустела, делегаты отправились на переговоры с Временным комитетом. Как говорится, кто же в лавке остался? Напомню, что протокола заседания не сохранилось. Работу над текстом приказа описывал в мемуарах член Русского бюро ЦК РСДРП(б) А. Г. Шляпников: «Составление и редактирование приказа поручили группе товарищей, членов Исполнительного комитета, работавших в Военной комиссии, и солдат, делегированных в Исполнительный Комитет»[1666].

Февральская революция на пороге Таврического дворца в Петрограде

На один из концов стола Шляпников помещает «глубоко штатского человека», секретаря Исполкома Петросовета внефракционного социал-демократа Н. Д. Соколова, которому, кстати, надлежало участвовать в переговорах в составе делегации. Его окружали представители от солдат, из которых автор помнит исключительно большевиков: Падерина, Садовского, В. И. Баденко, Ф. Ф. Линде, диктовавших Соколову параграфы приказа. Далее следует весьма важное замечание: «Остальные члены Исполнительного Комитета не вмешивались в их техническую работу…»[1667].

Возможно, ситуацию прояснят воспоминания меньшевика Н. Н. Суханова, вернувшегося в комнату № 13, когда собрание Исполкома уже закончилось. Он увидел, что Соколов сидит за письменным столом. «Его со всех сторон облепили сидевшие, стоявшие и навалившиеся на стол солдаты, и не то диктовали, не то подсказывали Соколову. Оказалось, что это работает комиссия, избранная Советом для составления солдатского “приказа”. Никакого порядка и обсуждения не было…», — писал Суханов[1668].

Оба мемуариста изображают картину «демократии в действии», и не верить описываемой Сухановым сцене оснований нет. Однако подобная стихийная обстановка не слишком располагает к быстрой работе над текстом, если только речь идет не о письме запорожцев турецкому султану. Как отмечал британский историк Г. М. Катков, «.сам Приказ опровергает предположение, что напечатанный текст тождественен коллективному черновику. Напечатанный документ сух и сдержан»[1669]. Оригинал написанного Соколовым текста не сохранился. У исследователей в распоряжении имеются лишь типографские копии Приказа, одну из которых Соколов в 4 часа утра представил на переговорах.

И здесь выявляется еще одна чрезвычайно важная деталь: между составлением приказа и его публикацией оригинал несколько часов находился в типографии газеты «Известия», которую 27 февраля (12 марта) 1917 года по собственной инициативе занял большевик В. Д. Бонч-Бруевич — без преувеличения профессионал издательского дела. Именно с его подачи в этой типографии 28 февраля (13 марта) был выпущен первый номер «Известий» с приложением — манифестом РСДРП(б). «Это, между прочим, было первое мое “прегрешение” в “Известиях”», — замечал Бонч-Бруевич, по его собственным словам пострадавший «за свою большевистскую веру»[1670].

Можно ли быть уверенным до конца в неизменности содержания текста Приказа № 1 до и после его опубликования, учитывая то, как он создавался, деловую перегруженность «сугубо штатского» секретаря Соколова и прегрешения большевика-издателя Бонч-Бруевича? Ответить наверняка позволил бы только оригинал текста. Правда, согласно свидетельствам меньшевиков Д. О. Заславского и В. А. Канторовича, львиной долей внимания составителей Приказа владел их однопартиец С. А. Кливанский. Якобы именно он предложил внести в текст ряд важнейших пунктов: о невыдаче офицерам оружия, избрании солдатами представителей в Совет Рабочих и Солдатских Депутатов, подчинении ему и равноправии с офицерами вне фронта[1671].

Но как бы то ни было, Приказ № 1 стал для членов Временного комитета, мягко говоря, потрясением. Еще бы: по сути, за ночь он лишился всякой надежды на удержание власти в армии! Гучков в это время находился в Пскове, дожидаясь отречения Николая II. Он наотрез отказался подписывать Приказ, хотя ему, как и другим, оставалось лишь расписаться в собственном бессилии. Осколки разорвавшейся гранаты было уже не поймать. Причем, по мнению современников, именно Гучков «…погубил армию и довел ее до полного развала»[1672]. «Я не узнаю Александра Ивановича [Гучкова], как он допускает этих господ залезать в армию…», — встревожено недоумевал генерал Крымов, осознававший, какую угрозу Приказ нес действующей армии[1673]. Генерал-майор Г. А. Барковский впоследствии рассказывал Родзянко, что огромное количество копий Приказа № 1 доставлялось в его дивизию прямиком из немецких траншей. Возможно, он и сам в это верил.

С другой стороны, Петросовет был вынужден принять Приказ № 1 как выражение своей воли — ничего другого ему не оставалось. Отмена грозила как минимум утратой влияния на гарнизон, а то и на всю армию. Конечно, эсеры и меньшевики в Петросовете старались отмежеваться от произошедшего, однако столь сильно рисковать не могли. Через несколько дней увидел свет Приказ № 2, «разъяснявший», что положения первого касались только петроградского гарнизона, а не всей армии… Но время было уже безнадежно упущено.

Пока в Таврическом дворце вносились последние правки в текст Приказа № 1, в Главном штабе трезвонил телефон: генерал Рузский ждал Родзянко у аппарата. Командующий Северным фронтом настаивал, что вести переговоры следует самому царю, но тот умыл руки. В ходе этого разговора по прямому проводу впервые прозвучало слово «отречение» — нового правительства Временному комитету было уже недостаточно. Штаб Рузского сразу же связался со Ставкой. Генералы обменивались мнениями и сходились в одном: царь должен уйти — для успокоения ситуации в столице, предупреждения смуты во всей стране, безопасности семьи. В доводах не было недостатка.

Как отмечает исследователь А. А. Порошин, «информация, переданная из штаба Северного фронта в Ставку, привела в сильнейшее волнение М. В. Алексеева. Изначально не желая свержения монархии, он понял, что, по сути дела, оказался главным лицом, которое оказало помощь политическим деятелям в свержении монархии»[1674]. Однако утром 2 (15) марта Алексеев отправил командующим фронтами циркулярную телеграмму, испрашивая — не их мнений, нет, а просьб к императору об оставлении кормила власти сыну. Их ответы поступали непосредственно в Псков.

«…Осенив себя крестным знамением, передайте ему [царевичу Алексею] Ваше наследие. Другого выхода нет», — словно отрезал дядя царя, командующий Кавказским фронтом генерал-адъютант великий князь Николай Николаевич[1675].

«…Отказаться от престола в пользу Государя Наследника Цесаревича при регентстве Великого Князя Михаила Александровича. Другого исхода нет», — откликнулся некогда целовавший государю руки генерал Брусилов[1676].

«…Безгранично преданный Вашему Величеству верноподданный умоляет Ваше Величество, во имя спасения родины и династии, принять решение, согласованное с заявлением Председателя Государственной Думы», — передал генерал Эверт, чьи твердые монархические воззрения были общеизвестны[1677].

«Генерал-адъютант Алексеев передал мне преступный и возмутительный ответ председателя Государственной Думы Вам на высокомилостивое решение Государя Императора даровать стране ответственное министерство…» — разгневанно телеграфировал генерал Сахаров, но и он советовал пойти навстречу условиям Временного комитета, то есть отречься[1678].

Начальник штаба Ставки не адресовал своей телеграммы главам флотов. Однако командующий Балтийским флотом вице-адмирал Непенин не преминул присоединиться к просьбам