Фронт и тыл Великой войны - Юрий Алексеевич Бахурин

Петроградского военного округа генерал-лейтенант С. С. Хабалов сообщал Алексееву о волнениях в Петрограде: накануне забастовало порядка двухсот тысяч рабочих, трамваи не ходят, избито несколько полицейских, казаки рассеивают толпы[1637]. Начальник штаба доложил об этом государю. Тот отправил Хабалову приказ «завтра же прекратить в столице беспорядки». Родзянко в телеграмме буквально умолял Николая II о новом правительстве, пока серьезная ситуация не стала фатальной. Царь проигнорировал его послание и издал указ о роспуске Государственной Думы.

На следующий день в столице империи льется кровь, гремят выстрелы — предвестие грозы, разразившейся 27 февраля (12 марта), когда восстали части петроградского гарнизона. Вооруженные мятежники направились к Таврическому дворцу, где члены упраздненной царским указом Думы образовали Временный комитет во главе с Родзянко. В очаге мятежа возникла новая власть, и бунт превратился в революцию.

Мнения о ее «верхушечном» характере ныне широко распространены в публицистике, они кочуют оттуда в Интернет и обратно. События, организованные сверху, будто бы ограничившиеся столицей и не затронувшие остальной территории империи… Применительно к 27 февраля (12 марта) довольно сказать о растерянности, воцарившейся в Думе. Гучков и Родзянко собирались телеграфировать Николаю II в то время, как графиня С. В. Панина убеждала их сперва обратиться к восставшим солдатам[1638]. Нерешительность лидеров думской оппозиции, не знающих, за что хвататься в начавшемся водовороте событий, слабо сочетается с галереей портретов заговорщиков, хладнокровно крушащих самодержавие[1639].

Николай II вечером того же дня принимает решение раздавить революцию в зародыше. Он велит состоявшему при его особе генералу Иванову следовать в Царское Село: безопасность семьи для императора была на первом месте. Там Иванов дождался бы усиления снятыми с Северного и Западного фронтов частями, и на правах нового командующего Петроградским военным округом навел бы в столице порядок. По некоторым данным, Алексеев предлагал поручить усмирение Петрограда генерал-инспектору артиллерии, великому князю Сергею Михайловичу[1640]. Но государь уже сделал свой выбор.

Император Николай II с цесаревичем Алексеем и великими княжнами в окружении казаков Собственного Его Императорского Величества Конвоя.

Могилев, 4 (17) октября 1916 года

Весь остальной вечер он провел на связи с Царским Селом. Положение семьи очень тревожило Николая II, вдобавок царевны захворали корью. Из Петрограда в Ставку названивал брат императора, великий князь Михаил Александрович. Родзянко заклинал его взять бразды правления в свои руки, раз уж царь отмалчивается: распустить правительство и потребовать от венценосца учредить ответственное министерство. Великий князь не поддавался на уговоры, хотя отставку министров поддерживал. А накануне полуночи Николай II объявил, что едет в Царское и до своего прибытия туда никаких решений принимать не намерен.

Еще не вполне оправившийся от болезни Алексеев едва не слег с жаром под 40 градусов. Однако, узнав о намерении царя, он поспешил во дворец со словами: «На колени стану, буду умолять не уезжать — это погубит Россию». Вернувшись, Алексеев выдохнул с облегчением: «Удалось уговорить!»[1641] Но полчаса спустя Николай II все же покинул Ставку, причем очень поспешно: на поезд не успели толком погрузиться даже казаки Собственного Его Императорского Величества Конвоя.

В 0 часов 55 минут 28 февраля (13 марта) поступает телеграмма от Хабалова: «Прошу доложить Его Императорскому Величеству, что исполнить повеление о восстановлении порядка в столице не мог…»2. Докладывать некому, и в следующие часы с императором не будет связи. Петроградские телеграфисты жалуются, что доставлять депеши из Ставки кому бы то ни было больше не могут: всюду мятежники, по городу не пройти — не проехать. Однако едва держащийся на ногах Алексеев продолжает действовать. Он запрашивает у Рузского и Эверта еще по одной пешей и конной батарее для экспедиции Иванова, и передает командующему войсками Московского военного округа генералу от артиллерии И. И. Мрозовскому полномочия перевести город на осадное положение. Московский чиновник Н. П. Окунев 28 февраля (13 марта) записал в дневнике[1642]: «Волна беспорядков перекатилась и в Москву — сегодня и здесь не вышла ни одна газета <…> К 12 часам дня в Москве остановились все трамваи и бездействуют телефоны». К вечеру, по его словам, центр города уже заполнили манифестанты с красными флагами и рупорами, Кремль был закрыт[1643]. Уже 1 марта «от Лубянского пассажа вдоль к Охотному ряду темнела оживленной массой, может быть, стотысячная толпа. И между пешеходами то и дело мчались в разных направлениях грузовые и пассажирские автомобили, на которых стояли солдаты, прапорщики и студенты, а то и барышни, и, махая красными флагами, приветствовали публику…»[1644]. Эту яркую зарисовку дополняют записки встретившего революционные события в Москве, в рядах 1-й запасной артиллерийской бригады прапорщика В. В. Савинкова, брата известного террориста: «28 февраля исполняющий должность старшего офицера нашей батареи прапорщик В. передал мне приказание полковника Ростовцева остаться после занятий в бригаде по причине ожидающихся беспорядков <…> Часов около 11 я был вызван к Ростовцеву, которому дежурный офицер взволнованно докладывал о начавшихся в бригаде беспорядках: солдаты вышли из бараков и шумят во дворах»[1645]. Итак, рассуждать о волнениях только в Петрограде, коими будто бы и ограничилась Февральская революция, бессмысленно — они практически одновременно начались и в Москве. В других же губернских центрах империи о ее головокружении и не могло моментально стать известно, как минимум — в силу колоссальных расстояний между ними. Историк С. П. Мельгунов справедливо замечал: «Во многих губерниях центра России (Ярославь, Тула и др.) движение началось 3-го. Жители Херсона даже 5 марта могли читать воззвание губернатора Червинского о народных беспорядках в Петербурге… На фронт весть о революции, естественно, пришла еще позже»[1646].

Члены и сторонники Бунда на одной из московских демонстраций во время Февральской революции 1917 года

Возвращаясь в Ставку к генералу Алексееву: в 4 часа 55 минут утра он получает сообщение из Минска — Эверт обещает помочь и пехотой, и кавалерией, и пулеметной командой, но формирование эшелона продлится до 2 (15) марта.

Поспав несколько часов, Алексеев темным утром 28 февраля (13 марта) получает очередную весточку от Хабалова: «Число оставшихся верных долгу уменьшилось до 600 человек пехоты и до 500 всадников при 15 пулеметах, 12 орудиях, с 80 патронами всего. Положение до чрезвычайности трудное»[1647]. Начальник штаба Ставки удваивает усилия, телеграммы летят одна за другой. Морскому министру Григоровичу следует обеспечить Иванова парой надежных батальонов Кронштадтской крепостной артиллерии, за Рузским — батальон выборгских артиллеристов, если он потребуется.