Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

поля, не тратя времени на разминирование. А потери при этом были не больше, чем от пулеметного огня». По мнению Жукова, потери от пулеметного огня не были чем-то особенно страшным. С ним можно было бы согласиться, если б не знать, что основные потери советские войска на всех театрах военных действий понесли именно от пулеметного огня.

А всего таких потерь, если исходить из реплики Сталина, которую он раздраженно бросил Черчиллю на переговорах о сроках открытия второго фронта в Европе против немцев, который тот всячески старался оттянуть: «Мы ежедневно теряем убитыми 10000 человек!» – значит за 1418 дней войны было 14180000 человек – одних только боевых потерь! – которые бывают в два-три раза меньше потерь гражданского населения в ходе ведения войны. Следовательно, общие потери Советского Союза в людях были порядка 40000000 человек. Через заслуживающих доверия людей Михаил услышал подтверждение своим подсчетам. Оказалось, что когда Сталину доложили величину итоговых потерь – военных и гражданских лиц, он сам был немного поражен и, подумав, сказал, что сорок миллионов – это слишком много и тут же утвердил другое число, вдвое меньшее – двадцать миллионов человек. Оно-то и употреблялось долгое время в послесталинскую эпоху. Но кому-то и сорок миллионов представлялось недостаточным для доказательства величия Сталина и одержанных им побед. В этом Михаил убедился, присутствуя при разговоре двух коллег. Они как раз обсуждали вопрос потерь. – «Как вы думаете, – интригующим тоном спросил старший из них – в прошлом он был военным переводчиком. – Сколько мы потеряли в войну?» – на что, естественно, услышал стандартный, давно вбитый в голову ответ: «Двадцать миллионов!» – «Не-ет!» Торжествующе возгласил сверкнувший глазами бывший переводчик, очевидно, заранее убежденный в том, что собеседник обязательно ошибется. – Не-ет! Знаете, сколько на самом деле?» – «Сорок миллионов», – встрял со своей оценкой Михаил – и снова услышал «Нет», хотя уже и без насмешки. – «А сколько?» – вырвалось у молодого коллеги. – «Сорок пять!» – с ликованием возгласил переводчик. В его словах сквозило столько торжества и того, что в советской пропаганде именовалось «чувством законной гордости за свою родину», что стало ясно, по какому критерию надо ценить полководческие таланты и Жукова и его главнокомандующего, НАСТОЯЩЕГО генералиссимуса. Оказывается не чужие потери, которыми хвастали знаменитые жестокостью древнеассирийские цари да и многие другие милитаристы, а в первую очередь свои определяют «величие» и «дарование» «великих полководцев». Немецкие боевые потери составляли всего три с половиной миллиона человек, а с учетом потерь гражданского населения – общие потери были порядка десяти миллионов, и таким уроном, нанесенным противнику, вряд ли можно было гордиться, раз уж он был вчетверо меньше, чем свой. Вот чем, оказывается, должен был гордиться генералиссимус, а с ним и его народ-победитель со всеми вдовами, сиротами и калеками, вся подвластная ему и недоистребленная им страна. Ненормальное величие вождя и учителя всех времен и народов по самой природе его ненормальности должно было выходить за пределы обычных представлений о доблести полководца у простых, обычных людей, то есть по определению НОРМАЛЬНЫХ, а не психов. Надо сказать, что даже сам бесноватый фюрер, как неизменно именовала Гитлера советская пропаганда, до такого ненормального уровня извращения обычных представлений о величии победителя никогда не доходил. Свои верноподданные были нужны ему живыми, и потому он их берег. Рядом с ним Сталин выглядел спокойно работающим около топки войны кочегаром, в которую он щедрой рукой кидает дешевые, почти безразличные и почти даровые дрова, чтобы их пламя подавило огонь вражеской стороны. Ну что ж, людоедские представления о гениальности сверхчеловека в роли вождя и, тем более вождя в роли сверхстратега и сверхчеловека, давно не были новостью ни в истории человеческого общества (так называемой цивилизации), ни в истории психиатрии, но Сталин сумел-таки сказать новое слово и в той, и в другой. Возомнить, что он как предводитель максимум трех с половиной процентов людей от всего населения Земли, может заставить подчиниться своей власти все остальное человечество, тоже мог только псих, одержимый безумно смелым психозом – манией собственного сверхвеличия, сверхправоты и даже сверхъестествства, но особенно уверенностью, что весь мир по природе вещей ОБЯЗАН ему подчиняться. Величайшему гению всех времен и народов не пристало думать иначе о себе и своей роли в истории. В такой вот вере он воспитал не только бичуемый и обираемый им народ, но и себя самого и в этом воспитании он достиг такого успеха, что в минуты благорасположения мог и польстить своим рабам, уверяя их в том, что они самые свободные, самые смелые, самые достойные люди на Земле, что другого такого народа, состоящего из незаметных сталинских винтиков, выполняющих, тем не менее, самые что ни на есть всемирно-исторические задания своего великого вождя, нет ни в одной другой стране. Это Гитлер имел основание быть недовольным своим народом. Он даже заявил перед своим уходом с исторической арены: «Немецкий народ недостоин такого фюрера, как я». Строго говоря, Сталину тоже было что вменить в вину своему советскому народу в качестве претензии – ведь мировой победы над капитализмом он так и не одержал, даже одну Европу не сумел целиком очистить от этой скверны. Но уж в этом Сталин был в первую очередь виноват сам – не надо было гробить столько десятков миллионов своих соотечественников по своей глупости, самоуверенности, подозрительности, мстительности и опоры на преданных дураков – как на фронте, так и в тылу. Жаль, но советские люди, у которых не было возможности жить по-человечески при коммунистах, и после краха СССР в массе своей не стали счастливее. Свалившейся на них свободе радовались немногие. Большинство же кляло ее за оскудение доходов, хотя на самом деле хуже жилось не во всем. Просто исчез привычный порядок жизни, а ожидание новых благ без затраты трудов не сбылось. Кончилась барабанная большевистская пропаганда и жесточайшая цензура, но представления о собственной исключительности, воспитанные в прежнее время, никуда не делись из привычных к ним мозгов. Надо было чем-то обласкивать свой слух, чтобы не чувствовать себя совсем тошно. Ну, и, конечно, во всем винить новую власть, лишь бы не себя, разумеется, ни в чем не виновных. И, как в прошлом, каждый говорящий говорил «Мы» вместо «Я»: «Мы летим в пропасть», «Мы никому не позволим», «Нас предали и ограбили», «Запад нас обманул», «Нам диктуют свою волю», «Нам навязывают чуждый нам образ жизни», «Для возрождения нам нужна новая национальная идея». Все это и множество другого подобного же вздора произносилось или выкрикивалось без конца. Особенно же усердствовали насчет новой национальной идеи, призывая к ее «созданию» коммунистические патриоты. И, к удивлению Михаила, ни один политик, в том числе и из хорошо образованных либералов, не протестовал против этой глупости, ибо на протяжении всех веков у всех народов национальная идея была всего одна, и в ее неизменной формуле варьирующим элементом было только название того народа или той страны, которая провозглашала в очередной раз свою национальную идею:

«Мы лучший народ, мы превыше других!»

«Мы, англичане, лучший народ! Мы, англичане, превыше всех!»

«Мы, немцы, лучший народ! Германия, Германия превыше всего!»

«Мы, американцы, лучший народ! Америка превыше всего!»

«Мы, китайцы, лучший народ! Мы, китайцы, превыше всех!»

«Наша империя – Срединная!»

«Мы, русские, самый лучший народ! Россия превыше всего!»

«Москва третий Рим, а четвертому не бывать!»

И, наконец, «Мы еще всем покажем!» Всем не мешало бы помнить ядовитую присказку Киплинга к «национальной идее», вложенную им в уста обезьян, бандарлогов: «Мы, бандарлоги, самый лучший, самый прекрасный народ в джунглях! И это правда, потому что мы говорим, что это правда!»

Зато бывшие советские подданные в большинстве так и не стали самостоятельными, вполне полноценными гражданами, в языке которых вместо национальной чуши и обвинений в чей угодно адрес, только не в свой, зазвучало бы: «Я отвечаю!», «Я выбираю!», «Я содержу власть, поскольку плачу налоги!», «Я считаю то-то и то-то верным, а то-то и то-то недопустимым», «Я отдаю часть своих прав государству, но за это желаю иметь возможность контролировать его действия!» «Я требую, чтобы государство не мешало мне делать то, что полезно как обществу, так и мне!» Несомненно, переход к такой фразеологии не может быть легким. Он требует смелости и в то же время ответственности от каждого говорящего. Но граждан СССР давно отучили от смелости, а ждать ответственности от безынициативных людей, ждущих благ для себя со стороны, во все времена бывало бесполезно.

Взращенные на иллюзиях стараются сохранять их до своего конца, а если и отказываются от них, то в последнюю очередь. В России же иллюзии всегда были в большом ходу. Едва тут освоили христианство (почти на тысячу лет позже,