Эмиль Верхарн Стихотворения, Зори; Морис Метерлинк Пьесы - Эмиль Верхарн

Тот, кто дает дурные советы

Перевод В. Шора

Вдоль по дорогам, меж дюн и болот,Рыщет и свищетТот, кто дурные советы дает.

Ездит в двуколке зеленого цвета,Ездит по хляби, где тонет сапог,И сумасшедшая ждет его где-тоНа перекрестках размокших дорог.Делая дело свое втихомолку,Он оставляет ей лошадь, двуколку…Лошадь пасется, а ливень молотитРжавую воду в соседнем болоте…Тучи висят, как сырые лохмотья.

В каждой деревне, как вечер придет,Ждут, что появится бог весть откудаТот, кто дурные советы дает.

С гнусной ухмылкой, со взглядом косящимХодит он, бродит по фермам пропащим,Где поселилась лихая беда,Где безысходна нужда.Стукнет в ворота неведомый кто-то…Кто это — друг или враг?Он тут как тут, когда бледный хозяинСмотрит в тоске, нищетою измаян,На помертвелый очаг.Стерто лицо, и одежда — дрянцо…Он достает из карманаБаночки, банки, флаконы и склянкиС ядами, зельями, с пакостью разной.Гаденький, сморщенный и безобразный,Вроде крестьянин, а все ж — не поймешь:Скользкой повадкой он очень похожНа шарлатана.Тихо гнусавит свои заклинанья,Словно читает святое Писанье.

Шепотом сладким, назойливо-страстным,Он подстрекает к поступкам опасным.Тех, чья земля — лишь коряги да кочки,Он соблазняет поодиночке;Хочет втереться в доверье, проныра,К людям, которым, когда им не спится,Мнится, что пялит пустые глазницыСмерть из просторов зловещего мира.

Если заложен твой дом или продан,Крысами и нищетою изглодан,Лампа погасла и выхода нет, —Он подает тебе мудрый совет:Дескать, не худо бы броситься с ходуВ омут, в стоячую, липкую воду;Выбрав местечко, где топь глубока,Плюхнуться на своего двойника!

А стариков, чья бессильная плотьВяло висит на скелете,Словно лоскут, что терзают и рвутВетры в течение десятилетий,Не устает он шпынять и колоть:Тех — сыновьями, а тех — дочерьми,Что оставляют отца за дверьми,Как ты их в детстве ни холь, ни корми…

Девушек он уговаривать мастерК пропасти сделать последний шажок.В сердце девчонки, чей взгляд — как ожог,Он распаляет порочные страсти.Ум ее бедный он держит в плену,Яд обещаний вливая ей в ухо.Хочет он, подлый, чтоб самка и шлюхаВ ней задушили и мать и жену,Чтобы была она только товаром,Мертвая — словно на старом погостеКамни да кости.

Он присоветовал ростовщикамСоки сосать из несчастного края,Все разъедая, как опухоль злая,Все прибирая к рукам.Он им советы дает по дешевке,Учит их гнусной паучьей сноровкеСтискивать жертву, попавшую в сеть;Им, превращающим в золото хлам,Льстит он, твердя, что самим королямВласти подобной вовек не иметь.

Он хоть кого доведет до греха.Часто случается под воскресенье —Пламя охватит селенье:Красного кто-то пустил петуха!Сжечь все дотла! Когда колоколаСпят и, бесстрастна, нема и глуха,Смотрит лишь ночь на людские дела,Он выбирает гумно иль сарай:Здесь поджигай!Ставит он метки, проворный и юркий,На штукатурке.

Всех окропляет и ядом и жёлчью,В души вселяет он ненависть волчью,Мерзко хихикая: «Всем насолю!»Он отвращение к жизни внушаетИ на свиданье прийти приглашаетК старой осине: «Припас я петлю…Дерном я холмик потом устелю…»

Так он блуждает по жалким и голымПризрачным селам;По деревням, где встречают дрожаДни платежа;Проклятый всеми и всеми хулимый,Но неизбывный и неистребимый —С клячей, с двуколкой, с безумною нищей,Что его ждет там, где по голенищеВ хляби сапог утопает, где хлесткийВетер беснуется на перекрестке.

Паломничество

Перевод В. Шора

Куда бредут крестьяне-старикиПод тяжким гнетом страха и тоскиВ закатный час, по обагренным пашням?

С ожесточеньем мельница вертитсяИ, словно обезумевшая птица,Крылами хлопает, сминая ветер злой.

И чаек стон издалека плывет,И гулом весь наполнен небосвод,Как будто бьет в ночи набат зловещий.

Все в этот час бедою угрожает;В своей повозке Ужас проезжает.То — старый Дьявол обагренных нив.

Какой же стариков влечет призывВ полях, одетых в златотканый траур?

Уж, верно, порчу насылает кто-то;Тут чья-то, знать, особая забота —Раз каждый колос, как солома, пуст.

Ушла вода от жаждущих семян,На выжженных полях пророс бурьян.Уж верно, кто-то шутит с родниками.

Особая забота тут видна:Недаром жизнь вся выпита до днаКакой-то жадной, ненасытной глоткой.

Куда ж гонимы старики, как плеткой,В полях, одетых в златотканый траур?

В апреле здесь страшнейший из злодеевПрошел по нивам, плевелы посеяв,И старики почуяли его.

Иные же в те дни видали сами:Он портил рожь, склонившись над ростками,Как буря, был он молний полн.

Боясь, чтоб он не возвратился вновь,Чтоб жуткий хохот, леденящий кровь,Не грянул снова, дружно все молчали.

Но все же старикам известно средство,Как обезвредить страшное соседствоТого, кому подвластен урожай.

Куда же старики бредут, дрожа,В полях, одетых в златотканый траур?

Сам злобный сеятель, поодаль стоя,Глядит на это шествие немоеИ скалит зубы, над людьми глумясь.

Он знает, что в измученных сердцахЕще таится неизбывный страхПред грозною нечистой силой,

Что стариков, вдыхавших запах серный,Религией связал он суеверной,Сияющей, как полночь цвета ртути,

Что суждено им вечно трепетать:Не обесплодит ли он землю-мать,И слать мольбы и чтить его, как бога…

К какому ж алтарю ведет дорогаВ полях, одетых в златотканый траур?

Хозяин страшный выжженных полей,Владыка околдованных людей,Что крестятся тайком рукою левой, —

Одет огнем и мглой, — стоит упорно,Стоит, прильнув к какой-то глыбе черной,Которая шевелится подчас.

Кому могла такая явь присниться?Глаза его как угли, а ресницыПодобны мертвому чертополоху.

Почувствовали пленники судьбы,Что он услышал тихие мольбы,Что разгадал он тайные надежды.

Еще тесней сомкнув уста,Свершая жертвоприношенье,В знак своего благоговеньяОни, не проронив ни слова,В костер из хвороста сухогоЖивого бросили кота.

И кот издох, в мучениях стеня,От боли корчась в языках огня.

Понуро побрели они потомК своим домам, продубленным ветрами,Оставив гаснуть жертвенное пламя,Не зная ничего и ни о чем.

Мор

Перевод В. Брюсова

Смерть себе спросила кровиЗдесь, в трактире «Трех гробов».

Смерть уходит, на прилавкеБросив черный золотой.Кто попросит о прибавке?

«Вам на траур и на свечи!»Вышла, бросив золотой.

Смерть пошла, качая свечи,Тихим шагом старикаПоискать духовника.

Вот кюре понес причастье,Рядом — мальчик со звонком — Слишком поздно! —В дом,Где уже царит несчастье,Где уже закрыты окна.

Смерть себе спросила кровиИ теперь пьяна!

«Матушка-Смерть! Пощади, пощади!Пей свой стакан не до дна!Матушка-Смерть! Погляди, погляди!Наша мольба на ладонке видна!Матери мы, деревенские тетки,Как бесконечные четки,Тянемся мы, без надежд бормоча,В рваных платках, костылями стуча.И отражаются в старческом взореГоды и горе.Мы — снедь для могильных червей,Цель для косы твоей!»

Полно вам, старухи!Смерть — пьяна.Капли крови, как вина,Ей забрызгали колет,Покрывающий скелет.Пьяные на просьбы глухи.Голова ее качается,На плечах как шар катается.Даром денег Смерть не бросит,Что-нибудь за деньги спроситЗдесь, в трактире «Трех гробов»,С бедняков.

«Матушка-Смерть! Это мы, ветераны(Много нас, много! Болят наши раны!),Черные пни на просеке лесной,Где ты гуляла когда-то с войной!Знаем друг друга мы. В дыме и гулеТы нам была и видна и слышна:Ты перед нами несла знамена,Ядра катала и сыпала пули.Гордая, строгая, виделась тыНа кругозоре гудящей мечты,Быстро вставала на бой барабанов,Первая в битву бросалась вперед…Матушка-Смерть! Наша слава! Оплот!Выслушай нас, стариков ветеранов:Нас огляди, сыновей не губя, —Где малышам постоять за себя!»

Полно вам болтать без толку!Разойдитесь втихомолку!Что ей старый ваш костыль!Смерть пьяна; сидит, качается,Голова ее катается,Как в дорожных рвах бутыль.Ей катать бы бочки кровиПо полям зеленой нови!Посидев у вас в трактире,Погулять желает в мире,Посреди людских племен,Под случайностью знамен!

«Матушка-Смерть! Это я, богородица.Видишь, в короне своей золотойЯ на коленях стою пред тобой.Я из часовни, с горы, богородица.Вышла тебя попросить за село.Тысячи лет уж прошло,Как в мою душу скорбящую,Перед крестом предстоящую,Горе, как меч беспощадный, вошло.Матушка-Смерть, это я, богородица.Жителям здешним дала я обетИх защищать в дни несчастья и бед…Вот и тебя умолять мне приходится…»

Матерь божья! И на словеБлагодарны мы тебе.Только Смерть — как не в себе,Снова хочет крови!В отуманенном сознаньеУ нее одно желанье…Смерть пьяна!Тихих просьб она не слышит!Надоели ейРуки матерей!Смерть пьяна и злобой дышит:Злость ее несется вскачь,Словно мяч,Через мост,Из деревни на погост.

«Смерть! Это я — Иисус и твой царь!Создал я сам тебя, древнюю, встарь,Чтоб исполнялся законВещей и времен.Мои пригвожденные рукиБлагословили последние муки.

Смерть! Я был мертв и воскрес,Я — манна с небес.На землю сошел я смиренноВернуть заблудших овец.Я — твой царь и отец,Я — мир вселенной!»

Череп к огню наклоня,Смерть сидит у огня,Пьет за стаканом стакан и качается,Полузакрыв глаза,Улыбается.

У господа гром, а у Смерти коса!

Хочет кто пить, так садись перед ней —Всех угостит из бутылки своей,Сколько вздумаешь, пей,Лишь не проси за детей, за внучат!Каждый пьет на свой лад.

И Смерть пила, пила, пила;Христос ушел — она не встала,Подобной дерзостью немалоСмущая жителей села.Но дни и дни, опять и вновь(Как будто позабыв о мире),Сидела Смерть у них в трактиреИ в долг пила без счета кровь.

Потом, однажды утром, встала,Худую клячу оседлала;Ей на спину мешок взвалив,Поехала в раздолье нив.

И к ней из каждой деревушкиСпешили матери-старушки,Несли ей хлеба и вина,Чтоб здесь не зажилась она;Несли ей хлеба и свинины,Большие с грушами корзины,А дети роем — весь приход —Несли ей мед.

Смерть странствовала много, многоПо всем дорогам,Уже без гнева и не строгоОглядывая всех: онаБыла пьяна.

На ней был рыжий плащ убогийС блестящей пряжкой на отлет,И с перьями колпак двурогий,И сапоги, как для болот.Ее заезженная кляча,По грязным рытвинам маяча,Тащилась медленно вперед.И толпы шли за ней в тревоге,Следя, как медлит на дорогеХмельной и дремлющий костяк,Ведущий к далям без зазреньяСвой темный ужас. Но не всякМог слышать терпкий запах тленьяИ видеть, как под платьем ейВпивался в сердце рой червей.

Исход