Погода нелётная - Юля Тихая

— А она не входит в комплектацию!

Маргарета оглядела его снизу вверх и цокнула языком.

Потом взялась за попону и пихнула Макса: расселся тут, посмотрите на него, а это ведь её будущая койка! На вторую ночь в лесу Маргарета свалилась из седла уже через час после отбоя и, поленившись лезть в него обратно, пристроилась у мужчины под боком.

Макс лежал, не шевелясь и дыша глубоко и медленно, и смотрел в черноту навеса. По его голове, которой нет на плечах, ходили всякие такие мысли, что — как слова из того письма — лучше бы и не извлекать на свет.

А как-то вечером Маргарета заявила:

— Я привезла лекарство.

Это был то ли пятый, то ли шестой день после падения, и Макс поморщился и лениво сообразил: суббота. Она упоминала, что по субботам в ближайшем посёлке — всего-то чуть больше часа лёту — можно было купить разных вещей, которых иначе не могло появиться на станции.

— Ромашка, я же просил ничего не…

— Ой, да кому ты нужен.

Старая Маргарета сказала бы это протяжно, с прищуром, и добавила бы что-нибудь скабрезное, а потом попыталась бы сбежать. И он ловил бы её с азартом охотника, куда-нибудь уронил и объяснил с чувством, почему шутка вышла дурная, как будто не понимал, что именно на это она и напрашивалась.

Новая Маргарета говорила тихо и ровно, без всякого выражения. И всё-таки это был отблеск чего-то знакомого, как будто бледная тень сохранила со своим прототипом портретное сходство, или будто слова хранились в её голове отдельно от смыслов.

— А я всем нужен, — ухмыльнулся Макс и потянулся. — Так что ты там притащила?

— Клубнику… Тепличная. Да не тяни ты руки, это не тебе!

Она шлёпнула его по ладоням и спрятала банку за спину. А потом присела и поднесла ягодку к мягкому носу виверны.

— Ты издеваешься? — возмутился Макс. — Ей же это на один укус!

— И что теперь? Бедная зверушка уже неделю грызёт одну берёзу! А она же болеет! Кушай солнышко, кушай зайка…

Она сюсюкалась и косилась на Макса, как будто ждала от него грязной мести. А Макс был так рад видеть в сером лице что-то знакомое, что смотрел на это святотатство — клубника! виверне! — с умилением.

Потом опомнился, конечно. И клубнику отобрал: просто поднял банку достаточно высоко, чтобы девушка не смогла достать. А щекотки Макс никогда не боялся, и Маргарета это, оказывается, помнила.

— Ты скажи лучше, — миролюбиво заговорил он, когда спорная клубника совсем кончилась, — где тут у вас можно что-нибудь посмотреть?

— Посмотреть?.. в лесу?.. ты ещё не нагляделся?

— Что-нибудь повеселее берёз.

— Ну, в посёлке баня есть.

— Я что по-твоему — бань в жизни не видел?

— Так там бабы голые по воскресеньям!

— Ааа… а билеты продают?

— Только пощёчины.

— И почём?

Шутка была глупая, но Маргарета — Макс даже подумал сперва, что ему показалось, — всё-таки хмыкнула-фыркнула и улыбнулась.

За это он простил ей даже то, что так и не успел попробовать ни одной клубничины.

Глава 6. Рябь в отражении

— Ну давай! Или ты чего — трусишь?

— А тебе-то что неймётся? Одному страшно, что водяной утащит?

— Так он всё равно меня выберет, зачем ему твои кости!

Маргарета фыркнула и отвернулась, вздёрнув нос.

Всю неделю Макс ныл, что у неё «дурацкий график». Он сидел на опушке, чесал виверну, считал пролетающих мимо драконов и отчаянно скучал, а потому решил, будто Маргарета нанялась его развлекать. Он уболтал её ночевать в лесу, занимал бесконечными разговорами и каждый раз хмурился, когда она уходила.

Кто придумал это, ворчал Макс, священнодействуя над котелком. Кому пришло в голову, что вот это — нормальная работа? Четыре раза в день! Семь дней в неделю! Без отпусков и больничных! Ты живёшь здесь, как каторжница, в консервной банке!..

Но, по правде, у Маргареты был прекрасный график.

По крайней мере, если знать, с чем сравнить.

Это только кажется, что грузовой дракон в прифронтовом отряде — простая, «девичья» работа. Несколько раз Маргарете приходилось вынужденно лететь в боевом дивизионе, хотя стрелок из неё был так себе, и иногда она думала, что не отказалась бы перейти насовсем, потому что виверны по крайней мере считают войну игрой. А дракон — неповоротливая своенравная зверюга, которая видала в провале грузы, людей, неудобные наземные площадки, лично тебя и особенно — подчиняться.

Есть, конечно, послушные, спокойные, хорошо выезженные звери, давно работающие с контейнерами. Но есть и те, кого выловили совсем недавно. К таким даже опытный всадник подходит только спереди, чтобы не быть случайно затоптанным.

Ты сидишь часами в ангаре, пока не моргнёт табло с полётными заданиями. Одеваешься, хватаешь бланк, бежишь наверх, пересчитываешь загоны и крутишься рядом, чтобы отыскать хищную голову и шестом постучать по шерстистому веку.

Потом ты смотришь зверю в глаза, и на плечи скалой обрушивается связь. Дракон рычит и рвётся, а ты держишь упрямством и силой, доказывая: это ты здесь главная, это ты решаешь. Ты держишь, пока дракон устраивается на балке для загрузки, и пока на нём крепят контейнер. Держишь, пока внутрь опускают ящики; тело у вас с ним теперь — одно на двоих, и потому это у тебя ломит лапы и пучит кишки. Перед глазами мутное марево, собранное из наложенных друг на друга картинок: ты смотришь на загрузку дракона и вместе с тем — на размытый серый силуэт самой себя, который можно раздавить одним когтём.

И потом, в небе, нельзя отпустить ни на секунду. Каждое мгновение ты ждёшь, что вот сейчас дракон рванётся, и твоя задача — не дать ему скинуть себя или груз. Так много, много часов; и иногда ты садишься, а в ладонь тебе ложится новый бланк, и ты пересаживаешься на другого дракона, свежего.

Как ни старались на базе создать какое-то подобие порядка, ты всегда знаешь: может быть, лететь нужно прямо сейчас. Даже если прямо сейчас хочется только сдохнуть. И валясь на койку, ты знаешь тоже: может быть, прямо сейчас заверещит динамик, и ты окажешься на драконе раньше, чем проснёшься.

Вот это — по-настоящему поганый график! А на