Погода нелётная - Юля Тихая

как вцепится ногтями в довольное лицо, раздерёт в кровавые ошмётки, и чтобы глаза вытекли прямо в это бесово озеро…

Потом вздохнула. Погладила пальцами ног мшистый валун, порадовавшись, что сняла на берегу ботинки и носки. Вздохнула ещё раз.

Над озером летали стрекозы. Важные, блестящие металлом, с ювелирными тоненькими крылышками. Говорят, на других столпах драконами звались огромные жуки с бронзовыми спинами, и путешественники привозили мутные фотографии гигантских насекомых, между рогами которых крепилось место для ездока. Учёные спорили, что по законам аэродинамики такая тварь никак не может летать, зато в фантастических рассказах кипели жучьи войны…

Маргарета фыркнула, грозно поглядела на Макса и побрела в сторону, туда, где помельче и потеплее. Так они и плавали какое-то время: она гладила воду, фырчала и косилась злобно, он — жизнерадостно барахтался.

По большей части Макс бывал похож на кота: пушистого и задиристого, с драным ухом и нахальной мордой, — на таких ещё по весне бывают похожи все окрестные котята. Но озеру он радовался, как восторженный щенок, впервые увидевший снег и пытающийся поймать снежинку широко открытой пастью. Вот он сделал несколько красивых гребков, вот лёг лицом в воду, пытаясь высмотреть что-то на дне, а вот — принялся плескаться, как дурной.

Макс любого, наверное, мог вытащить из раковины и исподволь заставить поделиться своим самым страшным секретом. Раньше, тоже так было: Маргарета шипела и грозилась, но поддавалась, и не без удовольствия.

Тогда рядом с ним было тепло и ярко, будто он на одну неё смотрел и одну её видел. В темноте его зрачка жила какая-то другая Маргарета, вредная и смешливая, и показная мрачность была всего лишь изюминкой в изящном силуэте. Может быть, иногда ей даже хотелось на самом деле такой быть.

То отражение разбилось; вместо него в зеркале теперь кто-то другой.

Она вздохнула. Покрутила украдкой кистью, помяла ладонью правое плечо. Легла на воду, широко раскинув руки, и прикрыла глаза.

— Ты б хоть штаны сняла.

Маргарета показала язык. Получилось глупо, потому что поворачивать голову было лень, но что не сделаешь из одного только чувства вредности.

— Я тебя утоплю, — повторила Маргарета, подставляя лицо поцелуям солнца. — И никто никогда не узнает…

— Сама только не утопни.

Вода всколыхнулась, и она сообразила: Макс устроился на воде рядом. Волна мягко качала на себе расслабленное тело, плескалась у самых ушей, искажала звуки и время. Неспокойное небо скручивалось и волновалось. Не полетят сегодня драконы…

Вода льнула к телу, и оттого казалось, что висишь в пустоте. Плясали стрекозы. Было тихо и вяло, будто всё закончилось, и ничего не осталось, одно только мирное глухое ничто, в котором все мы однажды будем. Это как сон, крепкий и чёрный, вязкий, густой…

Потом Маргарете примерещилась сирена, и она ушла под воду с головой, нахлебавшись воды.

— Что ж ты топить меня не стала? — усмехнулся Макс, когда они кое-как, опираясь друг на друга, вылезли на берег. По склону ему пришлось затащить Маргарету за руку.

— Если так хочешь, сам справишься.

— Нееее, самому — это не то…

Макс уселся на самом краю берега, развалившись на гретом валуне так, словно он был то ли виверновым седлом, то ли сказочным троном. Солнце кренилось к закату и помаленьку краснело, будто наслушалось всех тех слов, которыми Маргарета крыла мужчину и самого Господа, пока пыталась хоть как-то просушить одежду. Тени на лице получались резкие, какие-то театральные, Макс щурился, а смуглая кожа бликовала бронзой.

Маргарета устроила из полотенца нечто вроде гнезда и сидела в нём, нахохленная и сердитая.

— Я думал, — вдруг сказал Макс, глядя в небо, где кружились злые облака.

— Поздравляю. О чём?

— Утопиться.

«Ни в чём себе не отказывай», хотела ляпнуть Маргарета. Но Макс выглядел как-то непривычно слабо, ломко, и она всё-таки промолчала.

— Бывали в общем… плохие дни. Я, правда, больше думал застрелиться. Чтобы р-раз… мне б такой некролог написали пышный.

— На второй странице.

— А чего не на первой?

— Ну так ты и не генерал.

— Ха! Знаешь, почему я не стрельнул? У меня пистолета не было.

Маргарета вытаращила глаза и глянула на него искоса. Вот уж с чем, а с оружием у героя и клинового вряд ли были проблемы.

— Винтовка была, — охотно пояснил Макс и ослепительно улыбнулся. — Я ею, бывало, в зеркало целился. А пистолета не было.

Что ему отвечать на это? «Хорошо, что не было»? «Мне очень жаль»? «Как же ты так»? Как будто она не понимает, «как он так». Их много было таких, героев, поехавших в мирном городе крышей. Даже в посёлке — вот уж дыра дырой — был отставной стрелок, который блестел медной монетой и бахвалился, а потом ушёл как-то в лес и не вернулся.

Вдова его плакала. Но — не удивилась.

И Маргарета тоже не удивилась.

У него, у того стрелка, в глубине глаз жило что-то горелое. Пустое, мёртвое, не видящее больше ни неба, ни смысла. А без смысла вроде и можно жить как-то, но вместе с тем — нельзя.

Поэтому Маргарета спросила сухо:

— Полегчало потом?

— Ага. Ты может рубашку тоже снимай? Постелим на камне, быстрее высохнет.

Штаны сохли на ветру: в шлёвки Маргарета продела связанные шнурки и так подвесила на ветках. Впрочем, особых надежд всё равно не было, ткань была тяжёлая, плотная, и сушить её можно было до Господнего Гласа. По голым ногам гуляли мурашки, а мокрая рубашка скорее холодила, чем грела.

Лежать без неё на солнце будет куда как приятнее. А на нагретом камне — может, ещё и просохнет…

Лифчика Маргарета не носила, но и стесняться было нечего. В конце концов, когда-то они были любовниками. А что с тех пор она не похорошела, а выцвела, так все мы не молодеем.

Когда-то Маргарета любила наряжаться. Не столько даже перебирать тряпками, сколько обвешиваться медными кольцами и бусинами, рисовать длиннющие чёрные стрелки или щеголять в сетчатых колготках и чём-нибудь коротком, с лицом «осторожно, злая собака». Ей нравилось тогда быть дерзкой и недоступной и выбирать придирчиво, кому всё-таки позволить подойти поближе.

Теперь ко всему этому — да и ко всему вообще — она потеряла всякий интерес. Тело было просто телом. Оно болело, кое-как выполняло команды мозга и зачем-то продолжало барахтаться.