Погода нелётная - Юля Тихая

вылеты, с контролем с земли. Ещё через две-три недели восстановления виверна может быть допущена к боевым полётам.

Самое меньше — три недели; куда чаще — от месяца до полутора. Всё это время всадники, конечно, продолжали работать и летали на других зверях. Драконов и вовсе меняли едва ли не каждый вылет, они считались общими, и им всем старались давать примерно равную нагрузку по времени в воздухе и грузам. В боевых вылетах сработанность всадника с конкретным животным была важнее, но и там бывало всякое; и, разумеется, никаких отпусков по уходу за виверной — в месяц длиной — на фронте не бывало.

Но Макс больше не был на фронте. Он всё ещё числился клиновым дивизиона, но теперь с приставкой «почётный», что давало ему возможность заходить на базы и что-нибудь там делать, но не несло с собой никаких особых обязанностей, кроме того, чтобы периодически работать лицом и давать для газет пафосные интервью. Народный герой Максимилиан Серра жил в двухкомнатных апартаментах в служебной гостинице и проводил свои дни, возясь со зверями.

И мог позволить себе провести сколько угодно времени на природе, с мохнатой пациенткой наедине.

Тишина, покой, лесной воздух, никаких глупых вопросов, простой быт и вместе с тем ясное занятие, — это было, по правде, много лучше всего того, что мог бы прописать доктор из городского лазарета. Это было, кажется, именно то, что Максу и было нужно. К тому же, он с самого начала не хотел оставлять Рябину, тем более с какими-то лентяями с задрипанной метеостанции.

Рябина была непростая виверна. Теперь она довольно плохо принимала чужаков, и работать с ней приходилось аккуратно: на базе на неё многие жаловались и предлагали списать в дикие, несмотря на медаль. Максу нравился и мягкий красно-рыжий мех, и смешная улыбчивая морда, и горделивая манера взлёта. Ему казалось, что они с Рябиной в чём-то похожи. А самого себя списывать было жаль.

После падения она почти всё время спала, плотно замотавшись в крылья, и только милостиво принимала берёзовые листья, которые Макс пихал ей под нос.

Маргарета не обманула, — похоже, ей было действительно всё равно, и тонкий корявый силуэт появился между деревьев как раз тогда, когда Макс решил, что она всё-таки не придёт. Потом как-то вышло, что она сидела вместе с ним и дёргала листья с ветки, а Макс — приминал их потом и драл парой вилок, чтобы дали сок. Сперва работали молча, но надолго Макса не хватило.

— У нас в дивизионе был один гурман, в самом-самом начале, когда ещё всё казалось невсерьёз. Его посадили на губу за дурость, а он обиделся и решил, что пихнуть в кормушку перебродившей смородины будет очень весело. Ты видела когда-нибудь бухую виверну?

Маргарета покачала головой.

— Они летают зигзагами. Как на соревнованиях, только флажки невидимые. А один зверь, здоровенный, в шрамах, со всей дури впилился в пулемётную башню! Стрелок запаниковал и пытался сбить его очередью.

— И что было?

— В хозполк списали. В упор стрелял, а не попал ни разу.

— С виверной…

— Да что бы ему сделалось? Мне кажется он только больше загордился, что завалил такого врага.

Маргарета кивнула и с нежностью почесала надбровье виверны. Рябина довольно хрюкнула, раздула пушистые щёки и вывалила вниз язык, и Макс сразу же сунул в приоткрытую пасть горсть мятых листьев.

Виверна недовольно прищурилась и захрустела. Из-за ранения она стала вялой и жевать ветки самостоятельно отказывалась.

— А что с ней? — негромко спросила Маргарета, перебирая пальцами жёсткую шерсть.

— Ты же сама крыло зашивала, — попенял Макс и взъерошил волосы на забывчивой голове.

Маргарета нахохлилась.

— Нет, я имею в виду, вообще…

— Вообще? Ну, если кроме характера…

— Она не слепая?

Макс вытаращил глаза:

— Я что, дурак — седлать слепую виверну?

— Да вот и я подумала… не слепая, да?

Рябина встряхнулась и сжала челюсти. Маргарета объясняла вяло и немного путано: про то, как виверна задирала морду вверх, и что вместо глаз у неё были матовые чёрные провалы. И у самого Макса, пока он не отпустил связь, тоже в глазах была тьма.

Он нахмурился и автоматически сунул листик в рот. Прожевал. Вообще, Рябину можно понять: та ещё дрянь.

— И сознание у тебя так мутилось, что я думала…

— Да ерунда.

— Ты пролежал минут пятнадцать, — с сомнением возразила Маргарета. — Пока мы взлетели, пока нашли…

— Ну, голова у меня крепкая, — хмыкнул Макс, — так что забей.

Она кивнула и охотно устроилась у него на плече, а Макс задумался. Он был уверен, что Маргарета была уже где-то в воздухе, а отключило его буквально на минуту. Но теперь, прокручивая мысленно то падение, осознал, что помнит его до неприятного плохо, и что прыгнул в сторону по какому-то наитию, а не высмотрев для этого действительно подходящее место.

Неожиданное пике, чернота в глазах, задранная морда, длительная потеря сознания всадником, — всё это звучало не очень хорошо. Может быть, виверна больна? Какой-то неизвестный вирус, или сложная сочетанная травма? Надо понаблюдать за ней, подумать всерьёз. Попросить справочник или даже сообщить на базу. Но это можно потом.

Как-нибудь позже. И днём.

Вечера теперь безраздельно принадлежали Маргарете. Она прилетала после своей последней сводки, они вместе ужинали и кормили виверну. Девчонка одновременно очевидно тянулась к Максу и при этом столь же очевидно не понимала, зачем ей это понадобилось. На тычки и шутки она реагировала отстранённо, но могла то коснуться нечаянно рукой, то устроиться вот так на плече, то вцепиться в мужской локоть.

И Макс как-то решил: бесы с ним, с сексом. То есть, всё может быть, но не это главное. Мало ли на свете вредных девчонок, которые не прочь хорошо провести время, тем более с таким героическим героем? Потом, когда он вернётся в город, можно будет найти себе кого-нибудь и почувствовать себя человеком. Даже, может быть, жениться: Кристиан же смог — а у него нет по меньшей мере ноги! Словом, всякая романтическая ерунда не стоит того, чтобы особенно об этом думать.

Куда больше Максу хотелось, чтобы она рассмеялась.

— Тебе что-нибудь нужно? Со станции, или…

— У меня всё есть, — отмахнулся Макс.

Он даже постирал в ручье комбез: принюхался как-то и понял, что Маргарета действительно здорово не в себе, если соглашается сидеть с ним на одном бревне.

—