Погода нелётная - Юля Тихая

всё было хорошо, кроме одного: есть его надо было быстро. Остыв, он превращался в клейстер, тягучий, липкий и похожий на блевотину. Есть невозможно, отмыть — тяжело.

Маргарета смотрела в кружку так, будто видела в глянцевой плёночке своё отражение, и это отражение говорило с ней господним голосом.

Было совсем темно, деревья шумели дождём, до станции без малого шесть километров. Прошлые, будущие и просто возможные Маргареты кто бродил у костра, кто натянул шарф повыше и шагал через мокрый лес. Вот одна из них дошла до навеса у станции, погладила мягкий бок виверна, прислушалась к тому, как он хрипло ворчит во сне, хлопнула дверью, стащила с себя промокшие ботинки. Вот вторая — вышла с другой стороны, и ей пришлось лезть через разваленный драконом подлесок. Она вся вымазалась в грязи и долго плескалась у бочки, пытаясь привести себя в порядок.

Ещё одна Маргарета так и задремала, ссутулившись, у костра.

Уплывая в знакомую темноту без снов, она не смогла бы сказать, какая из Маргарет — настоящая.

Глава 5. Болезни и лекарства

Если бы Макс знал, что Маргарете не снятся сны, он бы умер от зависти.

Потому что самому Максу они снились. Много, очень много снов, густые, вязкие, липкие, душные. Пропахшие пеплом и болью, чудовищно медленные, жуткие сны, от которых не было никакого спасения. В этих снах всегда что-то горело.

Иногда в них горело всё.

Макс хорошо запомнил, как уже после войны один из бывших сослуживцев, которых он навещал в столичном лазарете, хрипло пожаловался на сны. В них всё пронзительно настоящее, безвыходное и неостановимое. Кристиан смотрел всю ночь напролёт, как ему отрывает ногу и как гаснут глаза товарища, и как луч солнца медленно-медленно ползёт по его мёртвому лицу, а по окровавленным волосам шагает муха.

Кристиан пролежал под развалинами около суток. То, что он остался жив, врачи называли господним чудом. Никакого света там, под балками, не было, мухи в декабре не летают даже в самых тёплых районах столпа, а сам Кристиан был в глубокой отключке.

Но ночь за ночью он смотрел, как шагает муха. Как заведённая, снова и снова, идёт по мертвецу к полоске света, а где-то в темноте лежит отделённая от тела нога.

Там, в палате, такой парадно-белой, что больно было смотреть, ребята соглашались: бывают сны, от которых хочется умереть. Это, вроде как, выверт сознания, когда оно раз за разом пытается осознать что-то уж слишком ужасное. И Макс не спорил, но про себя решил — не бывает таких поганых снов.

Теперь он знал: бывают.

Максовы сны были застывшим кадром, неподвижной и немой диорамой. Макс висел в самом её центре, а вокруг него углями и зелёным пеплом разлетались все и всё, что он когда-либо видел. Иногда ему удавалось узнать: это бой при Мартинелли, где нас сбили, и виверн на одном крыле широким штопором ушёл в озеро, из которого Макс выплыл, а зверь — нет; а это вид на сопки у Серратуры, где никогда ничего не произошло, но в каждый дежурный вылет Максу казалось, что именно этот будет последним.

Хуже всего, что из этих снов нельзя было проснуться. Иногда казалось даже, что они не были в полной мере снами. Вот только что Макс лежал с открытыми глазами, а к телу подступала вялая неподвижность, — мгновение, он даже не успел моргнуть, — и вместо тёмного навеса, по которому гуляют робкие отсветы костра, перед глазами вдруг горящий пронзительной зеленью горизонт.

Снаряд летит в лицо. Крупный, со спортивный мяч размером, шар, немного светящийся изнутри. Он кажется ерундой, но любой, кто видел фронт, знает: столкнувшись с преградой, этот шар плеснёт во все стороны едкой горючей смесью. Она взорвётся, и от неё загорится всё — и металл, и камень, и плоть.

Во сне Макс всегда знал, как уклониться от зелёной смерти. Уйти заученным приёмом вправо и вниз, поднырнуть, выйти в скобочку, мгновенно развернуться, вскинуть винтовку и выстрелить, чтобы шар взорвался вхолостую. Он делал это тысячу раз. Но почему-то здесь руки наливались свинцом, зверь зависал в воздухе неподвижно, так, что застывали даже крылья, будто залитые янтарём, а верная винтовка исчезала из-за спины. И Макс видел оглушающе чётко и нестерпимо долго то, чего никогда на самом деле не было.

Как слепленный из странного чёрного материала шар, пульсируя изнутри, оказывается прямо перед глазами и заменяет собой мир.

Вспышка.

На мгновение Макс совершенно ослеп. Потом шумно выдохнул, проморгался и снова увидел над собой навес.

Сел.

Немая беспомощность в теле сменилась привычным холодком в отлёжанной руке и зябкой, мокрой дрожью в боку. Хорошие, обычные ощущения, привычные для любого человека, спящего в лесу, пусть даже и в июне и на виверновой попоне поверх пары сухих стволов. Он потянулся, наслаждаясь бегущими по руке иголочками, промял ладонью шею. Сумрак в лесу поредел: где-то там, за деревьями, разгорался рассвет.

Серый клубок ещё висел над лесом, но дождь прекратился, только с деревьев капало и капало. Очнулись птицы, и теперь отовсюду свиристело и стрекотало. Макс любил эти звуки: перед атаками врага птицы всегда разлетались кто куда.

Иногда казалось, что он сходит с ума. Потом Макс вспоминал Кристиана и решал, что не так уж и плох. К тому же, ему всё-таки не отрывало ногу, и если Кристиан в конце концов почувствовал себя лучше, освоился с костылями и женился, самому Максу вовсе не на что было жаловаться.

Правда, лекарство у Кристиана поначалу было дурное: он начал пить ещё в госпитале, потом водка перестала его «выключать», и Кристиан плотно сел на какие-то толчёные мухоморы. К счастью, у Кристиана была очень сердобольная и совершенно невыносимая мама, которая затащила сыночка в церковь изгонять бесов. Что там с бесами, Макс не знал, но Кристиан покаялся, стал ходить на все службы, заработал честь ударить в колокол, и там же, в господнем доме, в итоге нашёл невесту. На свадебном столе не было никакого алкоголя, а новобрачная смотрела на мужа, как на образец доброчестия.

Впечатлившись, Макс даже сходил в церковь. В Господа он верил, иконку на шее носил и бывал у духовника, но важности публичных служб как не понимал, так и не понял.

У Макса было своё лекарство — небо.

И теперь оно сбросило его вниз.

Седло Макс вчера уступил