Наперекор судьбе - Пенни Винченци

Утром от Джона пришло письмо. Оно лежало у нее в кармане нераспечатанным. Барти собиралась прочесть его дома. Джон всегда писал ей длинные, забавные, полные любви письма. Он обладал потрясающей наблюдательностью. Нельзя сказать, чтобы он был особо остроумным, но он умел из любой мелочи сделать веселую историю.

Время ползло еле-еле. Нет ничего противнее монотонности стояния в карауле. Барти взглянула на часы. Еще двадцать минут. Голова просто раскалывалась. Барти мечтала поскорее оказаться у себя на кухне и выпить чашку крепкого, сладкого чая. Селия называла это «чаем для рабочих». Сама она пила слабенький «Эрл Грей» с лимоном и без сахара.

К воротам подъехала машина. Барти выпрямилась и крикнула:

– Кто идет?

Она пыталась не обращать внимания на ледяную воду, капавшую с плаща прямо ей в ботинки.

Домой Барти добралась лишь в одиннадцатом часу. Самочувствие у нее было препаршивое. Ее бросало то в жар, то в холод. Возможно, грипп. Ей бы помогла горячая ванна. Барти вскипятила чайник, проглотила две таблетки аспирина и заварила чай. Заварочный чайник вместе с чашкой она понесла в ванную, прихватив и письмо Джона. Барти погрузилась в ванну. Увы, не в довоенную, когда можно было наливать столько воды, сколько пожелаешь. Теперь это дрязганье только называлось принятием ванны, поскольку уровень воды в ней не должен был превышать пяти дюймов. Утверждали, будто даже король приказал отметить в его ванне пятидюймовый уровень, ибо дисциплина обязательна для всех.

Барти уселась в ванну, постоянно брызгая на себя горячей водой, чтобы не замерзнуть, – у нее в доме было очень холодно. Затем она положила под голову ванную подушечку – рождественский подарок Венеции. («Ты даже не представляешь, насколько они удобны, когда читаешь в ванной».) Надорвав конверт, она достала письмо Джона. Ей сразу же стало лучше и даже теплее.

Моя любимая!

Интересно, что ты делаешь, читая мое письмо? (Барти подумала, что он немало бы изумился. В последний раз, когда Джон был здесь, они попытались устроить «романтическое купание», но пять дюймов воды быстро охладили романтический пыл. Со смехом они решили мыться обычным образом. Джон остался в ванне, а когда настал черед Барти, вода уже была чуть теплой.) Я сижу в крайне неудобном грузовике и еду по весьма неудобной дороге из пункта А в пункт Б. То, что я сейчас вижу, можно увидеть на любой здешней дороге. Собачонка задрала ногу и помочилась прямо на ноги мужчине, стоящему на обочине и глазеющему на нас (местный спорт). Мужчина еще не осознал этот прискорбный факт. Полагаю, собачонку потом ждет какое-то наказание. Я люблю собак. Когда мы поженимся и у нас будет дом, сад и яблоня (в последний раз мы об этом говорили 1 января 1943 года в 3 часа ночи; ты же знаешь, везде, где возможно, я стараюсь быть точным), очень неплохим дополнением к нашей семье мог бы стать красивый золотистый лабрадор. Что ты думаешь по этому поводу?

Я так скучаю по тебе. Скучаю целиком и полностью, но особенно в этот момент, когда ты…

Чтение прервал резкий звонок телефона. Барти нахмурилась. Ей уже было холодно. Но если она вылезет из этой мелкой тепловатой лужи, станет еще холоднее. Пусть себе трезвонит. В такое время ей могла позвонить только Селия. Или Парфитт. Ничего. Подумают, что ее еще нет дома, и позвонят снова.

Телефон умолк. Вот и хорошо. Барти продолжила чтение. Джон скучал по ней. Целиком – это понятно. Но он умел скучать и «частями», находя весьма странные места и черты ее характера. Например, он мог скучать по ее ушам, которые называл «особенно сладостными». Или вдруг основанием для скучания становилась ее почти фотографическая память на даты. Или ее способность смеяться его шуткам. Кое-что она уже слышала от него, но Джон был неутомим в поиске новых поводов…

Опять этот чертов телефон. Придется ответить. Барти положила письмо Джона на табуретку с пробковым сиденьем, вылезла из ванны и только сейчас сообразила, что не захватила купальный халат. Она не взяла даже полотенце, которое оставила в сушильном шкафчике, чтобы согрелось. Ладно, можно вылезти и голой. Никто ее не увидит.

Барти, дрожа от холода, быстро прошла через гостиную. Кто бы ни позвонил, по закону «телефонной вежливости» она должна перезвонить, чтобы не вводить человека в лишние расходы. Снимая трубку, она успела посмотреться в зеркало, висящее над камином. Ну и вид у нее! Абсолютно голая, волосы разметались по плечам, хотя она и закалывала их. И лицо красное. Наверное, у нее все-таки температура. Это не от тепла. Вся дрожит, как в лихорадке.

– Алло, – довольно неуверенно произнесла она в трубку.

Барти продолжала смотреться в зеркало и увидела, как мгновенно побледнело ее лицо, глаза потемнели и ввалились, а тело застыло.

– Барти? Полагаю, это все-таки ты? Да? Привет, Барти. Как ты? Это я, Лоренс.

Глава 39

Ну вот это и произошло. Все, что могло произойти. Она это предчувствовала. Исключительно правильные слова, за которыми последовали исключительно неправильные действия.

Она сказала, что им незачем встречаться, но он приехал к ней домой. Она противилась открытию бутылки с шампанским, которую он привез с собой. Им нечего праздновать. Она не собиралась с ним целоваться. Им было нечего обсуждать. Никаких обедов и уж тем более никаких танцев в отеле «Гросвенор-хаус». Зачем ей встречаться с ним снова на следующий вечер? Им нечего вспоминать и не о чем говорить. И уж абсолютно незачем выслушивать его нескончаемые рассказы о неудачной женитьбе, признания в том, что с момента их расставания у него не было ни одного счастливого дня. И нет никакого смысла в его раскаяниях задним числом и всех этих дурацких сожалениях. Она говорила, что не верит, будто с тех пор он сильно изменился, стал более чутким и внимательным. И незачем пытаться снова заманить ее в постель. Пусть не думает, что у нее хотя бы на мгновение могут вспыхнуть к нему какие-то чувства. Мало ли какие мужчины нравились ей в прошлом, пять долгих лет назад. Он всего лишь один из ее знакомых мужского пола.

Но она впустила его в свой дом, ощущая противную слабость во всем теле и шокированная своими чувствами. Она выдержала его незабываемый, пристальный взгляд. Она робко улыбнулась, когда он протянул ей фужер с холодным как лед шампанским.

– В вашей Англии чертовски трудно найти по-настоящему холодное вино. И как вы только это выдерживаете?

Она позволила себя поцеловать, хотя поцелуй был недолгим, не более чем легкое касание ее губ. Она позволила себя обнять, и его объятие было по-братски теплым, не более того. Она согласилась надеть единственное приличное платье, которое у нее было – черное, шелковое, с серебристым отливом, – и согласилась поехать с ним обедать. Она танцевала с ним в зале ресторана «Гросвенор-хаус», склонив голову, закрыв глаза и замирая под напором старых, забытых уже ощущений, вновь нахлынувших на нее. Она согласилась встретиться с ним и на следующий вечер.

– Может, отправимся в «Савой»? – предложил он. – Мне говорили, там совсем недурно и у них даже есть лед.

Она выслушала историю его крайне неудачного брака, изо всех сил заставляя себя не верить тому, что слышит.

– Я женился на ней только потому, что не мог жениться на тебе, и ты это знаешь.

Она пыталась поверить, что он изменился в лучшую сторону, стал более чутким и внимательным. А потом… потом случилось то, что уже не могло не случиться: она оставила его у себя на ночь, и они провели эту ночь в одной постели. Он овладел ею… правильнее сказать, вторгся в нее. Там было мало нежности, но много силы и страсти… Он по-прежнему оставался превосходным любовником.

На следующий день, когда он ушел, а она переодевалась в свою аккуратно выглаженную форму – ни обнаженных плеч, ни глубокого выреза, – ей понадобился носовой платок. Она выдвинула ящик комода и увидела письмо Джона. То самое, что она читала в холодной ванной, когда позвонил Лоренс. Она тогда спешно спрятала письмо, поскольку до прихода Лоренса оставалось не более пяти минут и ей нужно было спешно одеться. Потом она забыла о письме. Напрочь забыла. И вот теперь она сидела, охваченная стыдом и отчаянием, и смотрела на конверт. У нее не хватало смелости дочитать письмо, прочесть слова любви от человека, за которого она обещала выйти замуж и которого так легко и быстро предала. Ей не верилось, что события двух неполных дней не плод ее воспаленного, больного воображения. Неужели она способна на такое?

Лоренс был расквартирован в Лондоне. Это отсекало все надежды, что вскоре он отправится на север Шотландии или в Ирландию – две основные базы американцев – и снова исчезнет из ее жизни. Он, если так можно выразиться, был не совсем на военной службе, хотя и имел почетное звание полковника и ходил в военной форме. Лоренс утверждал, что это сделано для «упрощения вещей». Он был прикомандирован к штабу Эйзенхауэра и работал в военной разведке переводчиком.