Наперекор судьбе - Пенни Винченци

– Дорогая, ты нашла себе первоклассного парня, – похвалил ее Себастьян.

Даже Селия удостоила Джона благосклонным разговором.

Билли горячо поддержал выбор сестры. Он ведь теперь был семейным человеком. В сентябре у него родился сын – крупный, здоровый малыш. Джоан была снова беременна. Все это позволяло Билли говорить с Барти немного покровительственным тоном.

– Пора тебе, сестренка, найти надежного мужчину, который заботился бы о тебе, – тоном бывалого семьянина говорил Билли, хотя его собственный стаж семейной жизни исчислялся полутора годами. – Думаю, Джон именно тот, кто тебе нужен. Мне он очень нравится. Искренний человек, сразу видно.

– Чудесный парень, – одобрил выбор Барти лорд Бекенхем. – Сказал мне, что ему по нраву армейская жизнь. И это правильно.

– Пусть он и не из высшего общества, но Барти он искренне любит, – заявила леди Бекенхем, когда они с Селией остались одни. – Он у всех вызывает симпатию. Даже у меня. Думаю, для нее это прекрасная партия.

Кит тоже был в восторге от Джона.

– Я давно не встречал таких здравомыслящих людей, – признался он.

Адель и Венеция радовались за Барти, но внешне. Делясь впечатлениями между собой, обе пришли к выводу, что Барти выбрала себе слишком уж идеального человека, чтобы у них дошло до свадьбы.

– Десять из десяти: он тебя обожает. По-настоящему обаятельный мужчина, – заметила Венеция.

Смысл ее замечания был ясен: вероятно, Джон проявил к Венеции интерес и сказал какой-нибудь комплимент, но Барти ничуть его не ревновала.

– Он такой милый, – произнесла Адель, целуя ее в щеку. – Вы так замечательно подходите друг другу. Вряд ли мог бы найтись более подходящий мужчина.

Барти с некоторой настороженностью следила за близняшками. Хотя они давно вышли из подросткового возраста и убедились, что мир не вращается вокруг них, но, когда они оказывались вместе, от них по-прежнему можно было ждать каких-нибудь глупостей. Однако Джон просто наслаждался их красотой, не имея никаких задних мыслей. Он даже Барти признался, что мог бы целый день смотреть на Адель и Венецию.

Барти была рада… Нет, она была очень счастлива, что Джон понравился всем без исключения. Все одобряли ее выбор, но тем не менее… Она постоянно вспоминала расхожую фразу: «Это слишком хорошо, чтобы быть правдой». Все, что касалось Джона, действительно было слишком хорошо, и это была правда. У Барти появилось глупое, извращенное, какое-то детское желание услышать хотя бы одно критическое замечание в адрес Джона. Совсем незначительное. Тогда ее выбор не будет «десять из десяти», не будет этой правильности, безупречности. Не будет идеала.

Но зачем? Зачем ей это понадобилось? Барти знала ответ, но жестоко и безжалостно загоняла его в самые глубины сердца. Они с Джоном провели в Эшингеме замечательное Рождество, прихватив и следующий день, после чего отправились в ее лондонский домик.

Вскоре Джон уехал. Их последняя ночь была нежной и грустной, полной заверений в любви и обещаний.

Она такая счастливая. Невероятно счастливая. И Джон очень любит ее. По-настоящему. Искренне. Возможно, у нее нет никакой депрессии. Просто усталость. Дикая, нечеловеческая усталость. Она устала от бесконечных ограничений и лимитов, ставших еще жестче, чем в начале войны. Больше всего нареканий вызывали у людей лимиты на чай и сахар. На неделю – всего две унции чая. Много ли полноценных заварок сделаешь из этих двух унций?

– Это хорошо, Миллер, что вы решили повременить со свадьбой, – весело заявила ей Парфитт, когда в один из вечеров они встретились в Лондоне. – А то пришлось бы тебе делать фальшивый свадебный пирог из картона и раскрашивать его. Сейчас все невесты этим занимаются. У меня на прошлой неделе подружка замуж выходила. Собиралась, как и ты, дожидаться конца войны, да пузо помешало. Подзалетела девка. Это ты у нас внимательная и осторожная.

Может, и ей нужно было бы появиться в Эшингеме с пузом? «С начинкой», как выражаются близняшки. Вот тогда все наверняка подумали бы, что Джон не такой уж замечательный парень. Или замечательный, но в ином смысле.

Боже мой, что с ней? Почему ей в голову лезут такие мысли?

Взросление Иззи замечали все. Ей шел четырнадцатый год. Она вытянулась, стала стройнее. Ее фигура начала приобретать женские формы. Она больше не выглядела ребенком. У Себастьяна это вызывало странное, двойственное отношение. С одной стороны, он гордился, что его дочь взрослеет и становится еще красивее. С другой – в нем снова вспыхнуло желание опекать ее и контролировать каждый шаг, но уже по иным причинам. Себастьян словно пытался отрицать ее созревание и недовольно поглядывал на маленькие острые груди, как-то «внезапно» появившиеся на плоском детском теле. Ему не нравилось, что Иззи стала часто расплетать косу, давая свободу своим чудесным волосам. Однажды вечером, когда она вышла к ужину в шелковом вечернем платье, выпрошенном у Адели, он не выдержал и сорвался:

– Ты во что вырядилась? Посмешище и позор. Ты пока еще ребенок и нечего напяливать на себя одежду взрослых.

Вспыхнувшая Иззи пулей вылетела из комнаты.

– Себастьян, ну нельзя же так рычать, – упрекнула его Адель. – Ей тринадцать лет. В таком возрасте, естественно, появляется желание выглядеть красивой и чуть более взрослой.

– А я не хочу такого ускоренного взросления. Ей всего тринадцать лет. Пока что она ребенок. И тебе нечего потакать ее глупостям.

– Себастьян, остынь, – велела ему леди Бекенхем. – Ты как будто живешь в Средние века. Правильнее сказать, не живешь, – усмехнувшись, добавила она. – Моя бабушка вышла замуж в четырнадцать лет. Тебе бы радоваться, что Иззи из красивого ребенка превращается в красивую девушку.

– Нечего поощрять преждевременное развитие, – упрямо гнул свое Себастьян. – И я предпочел бы, чтобы вы не вмешивались. Изабелла – мой ребенок. У нее нет матери, способной направить и подать пример. Этим приходится заниматься мне.

– Не сказала бы, что ты очень уж успешно справляешься с этим делом. – И леди Бекенхем отправилась искать Иззи.

Девочку она нашла в библиотеке. Она сидела на диванчике у окна и горько плакала. Кит был рядом, одной рукой он обнимал ее за талию, а другой нежно гладил по щеке.

– Боже мой, – прошептала леди Бекенхем, спешно отступая в коридор. – Боже мой, – повторила она, и на ее лице появилась непонятная озабоченность.

Джайлза тяжело ранило. Он лежал в полевом госпитале близ Неаполя, ожидая санитарного парохода, который должен был забрать его в Англию. Ранили его во время ожесточенного, кровопролитного сражения на берегу реки Гарильяно. Его ротный командир был убит. Джайлзу невероятно повезло, что он остался жив. Хелена почти ликовала: если Джайлз в госпитале, значит он в безопасности. Она еще ничего не знала ни о самом ранении, ни о том, насколько оно опасно. Сведения, полученные ею, были скупыми, и она со смешанным чувством надежды и ужаса ждала дальнейших известий. Однако у нее исчез постоянный страх за мужа.

Адель отдала бы что угодно за весть о возвращении Люка домой. И даже известие о его ранении и нахождении в госпитале было бы куда предпочтительнее этих коротких посланий, приходящих раз в полгода. Иногда они казались ей изощренным видом пытки. Письма были посланиями из прошлого. Около шести месяцев назад, когда Люк писал эти строчки, он был жив и здоров. Но всего через день или даже через час могло произойти что-нибудь ужасное.

Слава богу, что у нее есть работа. Адель не представляла, как она раньше могла жить без работы. Работа отвлекала, когда ей становилось совсем страшно. Работа утешала, когда наваливалась беспросветная тоска. Казалось бы, глупо рассчитывать, что острый, пронзительный страх можно унять подбором нарядов, болтовней с моделями, установкой освещения и задников, подбором стилей и оттенков цвета. Но это помогало, в чем Адель даже себе признавалась с изрядной долей стыда. Ей становилось легче на душе, прибавлялось смелости, и снова откуда-то появлялась надежда.

Теперь она ездила в Лондон практически еженедельно, оставаясь ночевать на Чейни-уок. Время было плотно заполнено встречами с редакторами отделов моды, моделями, художественными редакторами и дизайнерами. Поначалу Адель работала преимущественно стилистом, но иногда делала фотографии. Однако ее уверенный глаз, способность не только организовать сцену для съемки, но и провести саму съемку укрепили ее в мысли, что она тоже может быть фотографом. Она легче, чем Седрик, находила общий язык с моделями и могла уговорить их проделывать трудные и неожиданные трюки. Теперь она хорошо разбиралась даже в правильной установке освещения. Определение выдержки и диафрагмы тоже перестали быть для нее непостижимыми тайнами. Одним из наиболее известных снимков в ее портфолио был снимок девушки в шубке, осторожно пробиравшейся по узкому проходу между громадными грядками в Гайд-парке. Под эти грядки городские власти Лондона отдали значительную часть парка, позволив лондонцам выращивать овощи, чтобы разнообразить их скудный рацион. Тот снимок быстро стал классикой. Художественные редакторы постоянно просили Адель сделать «еще что-нибудь в том же духе».