Иван Кондарев - Эмилиян Станев

Кондарев взял записку, уверенный, что Кольо, как всегда, чрезмерно преувеличивает важность своей миссии, но, как только пробежал глазами написанное, сунул записку в карман и удивленно поглядел на гимназиста.

— Это он тебе дал?

— Разумеется, он, — резко ответил Кольо. — Спустимся к реке. Все равно там придется идти, если вы пойдете к ним. Впрочем, это ваше дело.

Он замолчал с сердитым видом, словно решил не говорить долго, но не выдержал и минуты.

— По-моему, все происходит из-за той душевной тины нашего простого и еще темного, некультурного народа, — сказал он, очевидно повторяя заученные у Георгиева фразы. — Я терпеть не могу мужланов, но ни в коем случае не приемлю и буржуазии. Подумать только: сейчас, в пору липового цвета, человек не может найти покоя даже в природе. Днем — о ночи и говорить нечего! Патрули не пускают! Сиди дома! Прошлой ночью какие-то болваны хотели меня арестовать. Что-то страшное готовится в нашей стране. И господин Георгиев так думает. Он умный человек, хоть вы его и презираете…

Кондарев слушал рассеянно, он думал, как бы поскорее отделаться от Кольо, создав, однако, у него впечатление, будто предлагаемая в записке встреча его не интересует. Но столь категорически высказанное мнение о Георгиеве рассердило его.

— С чего это ты взял, что я презираю Георгиева? — спросил он. — Ты еще слишком молод и не разбираешься ни в людях, ни в событиях. Но мне кажется, что Георгиев и Лальо Ганкин оказывают на тебя плохое влияние. Скажи, кто дал тебе эту записку и где меня будут ждать те люди?

Кольо то снимал свою измятую фуражку и, утерев ею пот со лба, засовывал в карман куртки, то снова надевал ее.

— Вас, значит, интересуют только факты, чисто деловые моменты? Хорошо, я скажу вам. Ведь для этого, собственно, я и пришел. Мне бай Анастасий строго-настрого сказал: «Никому, только лично ему, и то когда никого, даже стен вокруг вас на двадцать метров не будет». Ах, вы даже не можете себе представить, как он сейчас выглядит! Он такой романтичный, просто великолепный! — захлебывался от восхищения Кольо, обхватив себя руками, словно обнимая, и восторженно воскликнул: — Вот это красота, жуткая красота!

— Оставь в стороне свою поэзию, Рачиков, — сердито сказал Кондарев.

Кольо взглянул на него лукаво.

— Почему? Поэзия помогает мне понять все. А как же иначе? Но ежели вы не хотите слушать мои чистосердечные признания, тогда вот вам сухие факты: сегодня, сразу после обеда, я решил прогуляться по дубовому лесочку над виноградниками, потому что в доме, да и во всем городе нашем такая мещанская атмосфера, особенно это ликование — невыносимо… Впрочем, я снова отвлекся… Георгиев не всегда может меня принять. У него больна жена — климакс, что ли, это называется,^- словом, на нее напала меланхолия… Ну вот, иду я, значит, по дороге, ведущей к виноградникам, и когда дошел до большого дуба на опушке… знаете этот дуб? Вековой мудрый старец, в его дупло можно забраться, как в шалаш. Я там о нем написал стихи и притом — на одном дыхании… Оттуда открывается чудесный пейзаж. Я прилег под дубом и Вдруг слышу позади шаги. Оборачиваюсь и вижу — вооруженный человек. На груди патронташи, за плечами ружье. В кепке, обросший, борода черная, как смоль, и блестит. Бай Анастасий… Он дал эту записку и велел передать ее вам, что я и сделал. Вот и все.

— Но в записке говорится, что кто-то другой хотел видеть меня. Кто еще был с ним? — спросил Кондарев.

— Я не читал записки, чтобы уберечь тайну даже от самого себя на случай, если меня когда-нибудь схватят…

— Анастасий был один?

Кольо снова лукаво улыбнулся.

— Я его не спрашивал, но у меня-то, как вам известно, есть глаза, и вижу я хорошо. В лесу, неподалеку от дуба, были еще люди.

— Так что, мне нужно идти к дубу?

— К дубу. Но я думаю, что они теперь не там, а где — нибудь в другом месте. Когда стоишь возле этого дуба, виноградники, да и весь город как на ладони.

— Рачиков, ты отдаешь себе отчет, в какие дела ты впутываешься?

— Разумеется, и вполне ясно. Не сомневайтесь во мне, хотя, как я вам уже сказал давеча, я не желаю иметь больше ничего общего с подобными вещами. Но вовсе не потому, что боюсь. Я собственными глазами видел и понял все, что следовало понять, видел, что они собой представляют, и этого для меня достаточно.

— Подумай хорошенько, ты же сам мне говорил, что ты из тех людей, которые умны только наедине с собой. Я не пойду на это свидание, Рачиков. Я должен вернуться в город, потому что там меня ждут важные дела. Нам придется расстаться.

— Вы зря меня гоните. Не забывайте, что я не сказал следователю ни единого слова, хотя в тот вечер узнал бай Анастасия. Если вы мне не доверяете, я вернусь в город, — заявил Кольо, продолжая, однако, идти рядом с Кондаревым по пыльной дороге вдоль реки. — Вы думаете, что все это меня поразило? — продолжал он. — Нисколько! Но это внушило мне одну идею. Она пришла мне в голову, когда я шел к вам после встречи с бай Лнастасием. Со временем, когда я подрасту я стану писателем, я обращусь ко всему миру с воззванием, в котором призову людей искусства и всех знаменитых философов создать свою республику. Ну, скажем, на Гавайских островах — говорят, там истинный рай. Эта республика станет совестью человечества. Вот оттуда мы и будем произносить свое слово по всем политическим и прочим вопросам жизни, и все человечество станет прислушиваться к нему. Как вы считаете, — интересна моя идея? Эта республика будет самым авторитетным и удивительным государством! Республика человеческой совести и истинного разума, не практического, а выстраданной мудрости! — печально произнес Кольо и взглянул на Кондарева, чтобы увидеть, какое впечатление произвела его идея.

Кондарев улыбнулся.

— Тебя, Рачиков, что ни день, осеняет новая идея! Это хорошо, что ты такой кипучий. И я тоже был кипучий когда-то. Советую тебе пока стоять подальше от всяких политических дел. Ты еще зелен для них. На встречу я не пойду. Ну-с, пошли обратно. Благодарю тебя за записку. — Кондарев повернулся и пошел к мосту.

Колько промолчал, но на его тонких губах появилась насмешливая улыбка.

— Ну что ж, тогда прощайте, господин Кондарев, я ухожу и постараюсь подольше не попадаться вам на глаза. Вы смотрите на меня слишком свысока и думаете, что вы понимаете меня. Но я уверен все же, что мой путь совершенно иной. Вы, мне кажется, очень примитивно судите о таких вещах.

Кондарев зашагал по мосту и углубился в улочку, которая опять-таки выводила к реке; потом, обернувшись несколько раз, чтобы удостовериться, что Кольо не идет следом за ним, быстро пошел по направлению к виноградникам.

Когда он подошел к дубу, было уже около пяти часов. Под деревом никого не было. Тень от кроны широко распласталась вокруг. Кондарев огляделся. Послышался чей-то кашель. Из дупла вылез высокий сухощавый человек. На его худом, обросшем бородой лице горели черные глаза. За поясом у него были две гранаты и револьвер в потертой кобуре, а на плече — турецкий маузер.

Человек улыбнулся, обнажив белые зубы, и Кондарев узнал в нем своего прежнего коллегу и фронтового товарища. Это был выглевский учитель…

Часть четвертая

© Перевод Л. Лерер-Баша

И стяг мой был поруган сбродом. Земля — врагом осквернена. И слава — как бы мимоходом Меня унизила она…[118]

Подходит время обеда, и запах куличей наполняет дом. Господин Корфонозов возвращается из магазина и еще на лестнице начинает петь популярную двусмысленную песенку. Дети смеются, а отец — русый и представительный — улыбается в усы. Мама выговаривает ему: такой, мол, день, страстная суббота, а он распевает непристойные песни, да еще при детях.

— Смил, ты в своем уме? Как тебе не грех?..

Торговые книги в порядке, барыши хорошие, чтобы не сказать исключительные, отношения с компаньоном отличные. В большом магазине на главной улице полки ломятся от товаров. «Корфонозов и Ботуранов — мануфактура, галантерея и бижутерия оптом и в розницу». Все лавочники и перекупщики в округе знают эту фирму и говорят о ней с великим уважением… Господин Корфонозов и его семейство живут в довольстве и душевном спокойствии. В праздничные дни на стол ставится бутыль вина, из которой наливают по рюмочке детям, разбавляя водой. Госпожа Корфонозова — богобоязненная и преданная супруга. Каждое воскресенье она в черном платье и шляпке с колибри отправляется в верхнюю церковь, откуда приносит просфоры детям, служанке и не слишком-то набожному супругу. Когда кто-нибудь заболевает, в доме появляется молодой доктор Янакиев, которому верят, как богу. В доме царит строгий порядок, все делается скромно, с чувством меры. Нельзя давать людям повода говорить о Корфонозовых — ни плохое, ни хорошее. Жить надо просто, благопристойно и чисто, чтобы никто не завидовал, будто ты и впрямь ничем не отличаешься от всех этих чиновников, ремесленников и простолюдия города К….