Иван Кондарев - Эмилиян Станев

— Идет борьба, и твоя сестра в ней участвует. Я ее не принуждал.

Корфонозов заскрежетал зубами.

— Борьба, к которой она не подготовлена! Вероятно, ей это и в голову не приходит, но сам-то ты отлично сознаешь, что оно так, — сказал он, едва сдерживая гнев.

— Какая из твоей сестры коммунистка — я знаю и отдаю себе в этом отчет. Но сейчас мы рады каждому, кто нам помогает. Раз, говоришь, тебе все известно, изволь выслушать и меня. Но прежде я должен знать, с кем ты.

— Как с кем?

— На чьей стороне…

Корфонозов спрыгнул со стола. Этот нахал в довершение всего еще позволяет себе ставить условия! Выходит, для него связь с Дусой так, интрижка, между делом… Да понимает ли он, что значит такой вопрос? Мол, раз ты с нами, незачем думать о сестре, это не главное, ею и пожертвовать можно… Корфонозов скрестил руки, на скулах заиграли желваки. Луна освещала его по пояс, в голубоватом лунном сумраке белела рубашка, блестело пенсне.

— Может, ты еще потребуешь предъявить документы? Что за нахальство, сударь? Поздновато спохватился, мне и так все ваши здешние дела полностью известны, — язвительно сказал он.

— Да что твоя сестра о них знает? Я ее ни во что не посвящал.

— В том-то и дело, что знает немало, если не все. Знает, кто поджег виллу Христакиева, знает об отряде, о вашем плане добыть оружие в казармах через какого-то каптенармуса, двоюродного брата или приятеля Анастасия Сирова, убийцы доктора, который тут ночевал. Наконец, знает и о ваших намерениях насчет прокурора. Как видишь, едва ли осталось хоть что-нибудь, во что вы ее не посвятили. — Корфонозов с ненавистью вглядывался в Кондарева. Полоска лунного света добралась до его подбородка и поползла выше по лицу. Кондарев в свою очередь сверлил взглядом Корфонозова, сунув руки в карманы и упершись ногами в стоявшую перед ним скамеечку.

— И это все она тебе рассказала? — спросил он. Голос его прозвучал хрипло, без прежней холодной и враждебной отчужденности.

— А кто же еще? Я тут всего несколько часов и не выходил из дому.

Кондарев вынул сигарету и неуверенно потянулся к пепельнице из морской раковины.

— Ничего этого я ей не говорил. Хорошо, что ты мне сказал.

Корфонозов подождал, не добавит ли он еще чего-нибудь. А затем заметил саркастически:

— Раз уж ваши конспиративные дела известны таким женщинам, как сестра, они не могут быть серьезными. Впрочем, они и в самом деле несерьезны. Эта анархистская затея с прокурором — бессмысленна и бесполезна. Что касается меня, точнее того, на чьей я стороне, то должен тебе заметить, я посвящен в дела куда более серьезные, чем ваши. Но не об этом сейчас речь.

— Напротив, об этом только и надо говорить…

— Ах, так? Хочешь увернуться от объяснений по поводу этой недостойной истории!

Корфонозов снова повысил голос. Уж он-то знал неумение этого человека скрывать свои чувства, его жестокое, не прикрытое никаким воспитанием равнодушие, которое тот проявил после злополучного похода на мельницу. Уверенный, что их отношения разладились, он просто не мог допустить, что Кондарев станет любовником его сестры. К тому же его злило, что он не удержался и намекнул о своем участии в подготовке восстания.

— Да, о твоей бесчестной связи с моей сестрой… не знаю, как иначе можно назвать ее, — добавил он и умолк, чтобы заставить говорить Кондарева; пускай наконец выскажется, пускай защищается!

— Не очень пристойно рассказывать, как все это началось, — тихо произнес Кондарев. — Легкомыслие и с ее, и с моей стороны. Она сделала первый шаг, хоть и без всякого с моей стороны повода. Я не собирался тебя оскорблять, но признать себя виноватым… С сегодняшнего дня я прекращаю всякие с ней отношения и сообщу нашим, что дом стал опасным. Сестра твоя, однако, пускай молчит… Больше не могу и не желаю говорить на эту тему, хотя у меня есть что сказать. Я действительно виноват, но не в том, в чем ты меня винишь… Сейчас, если хочешь, давай поговорим о другом. Раз ты посвящен в тайны верхов, скажи, будет ли восстание и когда? Тут у нас уже дела не остановить…

«Он даже не сознает, что говорит. Для него Дуса — просто развратная женщина, а я как будто и не брат ей», — подумал Корфонозов. Он вспыхнул от возмущения, но тут же вспомнил, что и сам виноват в том, что сестра дошла до этого. Разве он не оставил ее здесь одну? И разве сам он в Софии не живет вот уже два года со своей хозяйкой-разводкой? Какое у него право обвинять других, если сам поступает так же? Борясь с желанием продолжить разговор о сестре, он в то же время чувствовал, что его искушает мысль поделиться своими тревогами и показать Кондареву, в какие важные тайны он посвящен; презирая себя за суетность, он сказал вяло, тоном человека, которому уже надоело муссировать эту тему:

— Восстание будет. Коларов убедил всех. Георгий Димитров поддержал его, и теперь уже все окончательно решено. — Он сделал небольшую паузу и взял в руки сигарету. — Меня, однако, не радует, что власти уже дважды освобождали Коларова. Они ждут восстания, чтобы нас разгромить. Разговоры, что им вовсе не интересно связываться с нами, — чистейшее лицемерие. Только расправившись с нами, они могут рассчитывать на успех в выборах.

— Ты уверен в нашем поражении?

— За месяц немыслимо подготовить восстание в таких масштабах. Ошибку, совершенную в июне, мы увидели слишком поздно, теперь спохватились и решили ее исправить. После драки кулаками не машут!..

Он сознавал, что говорит неубедительно, но переполнявшие его мысли, планы, опасения вдруг сразу куда-то пропали, а злоба к Кондареву мешала сосредоточиться. «Я устал, что мне ему объяснять? Не все ли равно, понял он или нет», — решил Корфонозов, закуривая.

Молчание затянулось. На пол сползла тень. Городские часы пробили час ночи. Эхо долго еще носилось над спящим городом. Мимо открытого окна промелькнула летучая мышь.

— Итак, по-твоему, уже поздно? — заговорил Кондарев.

— Раз на подготовку остается всего месяц, какие могут быть надежды? Успех зависит от того, сможем ли мы привлечь на свою сторону хотя бы часть софийского гарнизона и завладеть оружейными складами. В Болгарии все решается в большой деревне — столице!

— Ты все еще рассуждаешь как военный…

— А как же иначе — фантазировать, уподобляясь вам? Мои предвидения относительно Лиги оказались верными. Вы недооценивали военных прежде, недооцениваете и сейчас. Шанс-то ведь один из ста. Даже и того меньше.

— Петр Янков думает примерно так же. Считает, что мы погубим движение, и уже сейчас оплакивает легальные позиции и парламентскую трибуну. Он, как и ты, не понимает смысла восстания.

Корфонозов вскипел:

— Смысл есть, когда есть шансы на успех! Но когда нужно любой ценой выполнить указание Коминтерна, дело принимает другой оборот. На что мы можем надеяться, ежели ничего не готово?

— Я иначе смотрю на вещи.

— Как же? Как, например? — Корфонозов ожидал услышать нечто неубедительное. На заседаниях военно-тех — ни чес к ого комитета не раз шла речь о тех наивных деятелях, которые воображают, что достаточно захватить общинное управление, водрузить над ним красное знамя — и дело сделано! — Так как же? — нетерпеливо, с пренебрежительной ноткой в голосе повторил он.

— А так, что обманутые крестьянские массы еще не сломлены и, если партия бросит их сейчас на произвол судьбы, она окончательно подорвет у них веру в себя и покажет, что мы не революционная партия, а секта оппортунистов.

— Но если партия будет разгромлена, а вместе с нею и массы?

— Тогда и реакции несдобровать.

— Как это?

— А вот так. Представляешь себе, какой это будет международный скандал и сила пролитой крови?

Корфонозов невольно закусил губу. Разве и в его голове не мелькала эта же мысль? А вот Кондарев сформулировал ее точно и ясно.

— Сила пролитой крови?.. То есть усиление классовой борьбы или что?

— Я просто пытаюсь подвергнуть психологическому анализу свои дилетантские построения.

Корфонозов желчно рассмеялся.

— А я о них и позабыл. Так как же ты все это себе представляешь?

— Народ надо научить бороться, и он будет бороться. Революционная волна имеет свои границы во времени. Сейчас она достигла высшей точки.

— Литература! — воскликнул Корфонозов. — Кто знает, в высшей она точке или нет?

— Каждый волен понимать революцию по-своему. Мы должны повернуть колесо независимо от того, захватим ли мы власть или будем разбиты. И тот, кто для этого слишком щепетилен, наш враг.

«Тактик», — зло подумал Корфонозов.

— Наш народ уже пережил две катастрофы и пролил достаточно крови за последние десять лет. Незачем ему ее проливать снова, ежели он этим ничего не добьется, сударь! — крикнул он, чувствуя, что перестает владеть собой. — Нельзя использовать его для политических экспериментов! Однако такие, как ты, о народе не думают, им бы только на его горбу вершить мировую политику.