Комментарий к роману "Евгений Онегин" - Владимир Набоков

5 Певца [фр. le chantre] Гяура и Жуана — Поэма Байрона «Гяур» была известна Пушкину с Онегиным в переводе Шастопалли (Chastopalli, 1820). Онегин мог отметить такой, например, пассаж:

«Les plus cruelles angoisses de la douleur seraient des plaisirs en comparaison de ce vide effrayant, de ce désert aride d'un coeur dont tous les sentiments sont devenus sans objet»[759].

(Отделавшись от де Салля, Пишо заменяет «ce désert»[760] на «cette solitude»[761] в издании 1822 г.). Это кошмарное толкование стихов 957–960, где у Байрона:

The keenest pangs the wretched findAre rapture to the dreary void,The leafless desert of the mind,The waste of feelings unemployed.

(Чудовищные муки, что настигли несчастного,Ничто в сравнении с мрачной пустотой,Пустыней мертвой духа,И с прозябаньем втуне чувств.)

В переводе первых двух песен байроновского «Дон Жуана» (1819), исполненном Шастопалли в 1820 г. (при участии Пишо), Татьяна в июне 1821 г. могла обнаружить следующий отрывок, отмеченный Онегиным:

«C'en est fait! jamais mon cœur ne sentira plus descendre sur lui cette fraîche rosée qui retire de tout ce que nous voyons d'aimable, des émotions nobles et nouvelles; trésor semblable à celui que l'abeille porte dans son sein [sic]!»[762]

По-видимому, это должно означать следующее (I, CCXIV, 1–5):

No more — no more — Oh! never more on meThe freshness of the heart can fall like dew,Which out of all the lovely things we seeExtracts emoiions beautiful and new,Hived in our bosoms like the bag o'the bee.

(Никогда, о, никогда мне на сердцеНе упадет свежесть, подобно росе,Которая из всего прекрасного, что мы видим,Рождает чувства красивые и новые,Накопленные у нас в груди, как в медовом мешке пчелы.)

Татьяна могла найти и такие слова:

«Les jours de l'amour sont finis pour moi: adieu les charmes des jeunes beautés, de l'hymen… J'ai perdu l'espoir d'une tendresse mutuelle!»[763]

Очевидно, это соответствует следующему отрывку (I, CCXVI, 1–5):

My days of love are over; me no moreThe charms of maid, wife…Can make the fool……………………………………………The credulous hope of mutual minds is o'er…

(Минули дни любви. Уж никогдаОчарование ни девушек, ни женщин…Меня не одурачит……………………………………………Умчались легкоберные надежды найти родственную душу…)

«Дон Жуан» был написан между осенью 1818 и весною 1823 г., и песни его выходили в свет в такой очередности: I и II — 15 июля 1819 г. (эта и последующие даты даются по новому стилю), III, IV и V — 8 августа 1821 г., а остальные — с 15 июля 1823 г. по 26 марта 1824 г. В ЕО упомянута, конечно, пишотовская версия «Дон Жуана» («OEuvres de Lord Byron», 1820, 1823–1824).

В отдельном издании седьмой главы читаем (стих 5):

Певца Манфреда и Жуана…

«Манфред» — драма Байрона, написанная белым стихом (1816–1817, опубл. 1817); переведена Пишо и де Саллем в 1819 г.

6—7 …еще два-три романа… — Тут один из английских «переводов» (мисс Дейч) сообщает нам: «…два или три романа привозных / В обложках ярких».

3—12 В черновиках есть два варианта. Вот первый (2371, л. 17):

Однако ж несколько творенийС собо<й> в дорогу он возил.В сих избранных томах —Пожалуй <?> вам знакомыхВесьма немного <вы б> нашли:Юм, Робертсои, Руссо, Мабли,Бар<ои> д'Ольбах, Вольтер, Гельвеций,Лок, Фоитеиель, Дидрот, Ламот,Гораций, Кикерон, Лукреций…

Второй вариант (2371, л. 68), стихи 3–5:

Лю<бимых> несколько творенийОн по привычке лишь возил —Мельмот, Рене, Адопьф Констана…

В отвергнутых черновиках (там же) есть также «Весь В. Скотт» и «Коринну Сталь». Последний роман, конечно, вряд ли удивил бы Татьяну, уже прочитавшую «Дельфину».

Весь этот перечень авторов и их произведений был хорошо известен во французской и английской литературе (см. коммент. к гл. 8, XXXV, 2–6). Но Пушкину было забавно уложить их в ямбические стопы и зарифмовать.

В первом списке есть Дэвид Юм (1711–1776), шотландский философ и историк, и Вильям Робертсон (1721–1793), шотландский историк. Существовало несколько переводов их трудов; например, «История Англии» Юма в переводе Деспре («Histoire d'Angleterre», tr. J. В. D. Després, Paris, 1819–1822) и «История Шотландии» Робертсона в переводе В. Кампенона («Histoire d'Ecosse», tr. V. Campenon, Paris, 1821).

Много переводился и Джон Локк, английский философ (1632–1704); например, его «Опыт о человеческом разуме» («Essay Concerning Human Understanding») вышел во французском переложении П. Коста (P. Coste; Amsterdam, 1700), и т. д.

В списке есть еще Габриэль Бонно, аббат де Мабли, французский публицист (1709–1783); Бернар Ле Бовье де Фонтенель, французский писатель (1657–1757), и трое французских философов — Поль Анри Тири, барон Гольбах (1723–1789), Дени Дидро (1713–1784) и Клод Адриан Гельвеций (1715–1771).

Но который Ламот? Вряд ли Франсуа де Ламот Ле Вайе. Наименее фантастичными претендентами среди множества Ламотов, серых и посредственных, являются уцелевшие в библиографических обзорах Антуан Гудар де Ла Мотт (1672–1731), литературный критик и драматург, а также Фридрих Гейнрих Карл, барон де Ла Мотт Фуке (1777–1843), немецкий поэт и романист, известный в России по французским переводам. Гудар де Ла Мотт и Фонтенель принадлежали к литературной школе, которая искала в поэзии и требовала от нее des pensées raisonables[764]. В «OEuvres» (1754) Ла Мотта Онегин мог найти разнообразные статьи, о которых в 1824 г. должны были еще помнить любители литературы, например о правильных элегических и одических формах.

Ла Мотт Фуке — автор романтической повести «Ундина» (1811), по-французски «Ondine», «traduit librement»[765] неутомимой мадам де Монтолье (Paris, 1822), пересказанной Жуковским («Ундина. Старинная повесть», 1833–1836). Его «Pique-Dame. Berichte aus dem Irrenhause in Briefen. Nach dem Schwedischen»[766] (Berlin, 1826), полагаю, была известна Пушкину (во французском или русском переложении), когда он писал свою «Пиковую даму». В один прекрасный день я соберусь и опубликую статью на эту тему{158}.

Трое римлян в нашем списке — это поэты Квинт Гораций Флакк (63—8 до н. э.) и Тит Лукреций Кар (ум. 55 до н. э.), а также государственный муж и оратор Марк Туллий Цицерон (106—43 до н. э.). Кикерон, вместо обычной русской формы Цицерон, кажется мне подозрительным. Следовало бы перепроверить рукопись{159}.

Во втором списке «Мельмот Скиталец» (1820) — роман Мэтьюрина во французском переводе Коэна (см. коммент. к гл. 3, XII, 9).

«Рене» — гениальная повесть крупнейшего французского писателя своего времени Франсуа (Огюста) Рене виконта де Шатобриана (1768–1848; см. коммент. к гл. 1, XXXVIII, 3–4) была придумана, по словам автора, под тем самым вязом в Харроу (Миддлсекс, Англия), где Байрон «s'abandonnait aux caprices de son âge»[767] («Замогильные записки» / «Mémoires d'outre-tombes», ed. Levaillant, pt. I, bk. XII, ch. 4). Эта восхитительная повесть, с которой по искусности и charme velouté[768] мог сравниться лишь сенанкуровекий Оберман (1804), увидела свет во втором томе «Гения христианства» («Le Génie du Christianisme», 1802) Шатобриана и в последующих четырех изданиях (1802–1804) была неотъемлемой частью этого тома. Вот внушительный ряд заголовков и подзаголовков:

«Гений христианства, или Поэтическая и нравственная красота христианской религии». Часть вторая. Поэтика христианства. Книга IV: Продолжение о поэзии и ее связи с человеком. Продолжение о страстях. Рене, Франсуа-Огюста Шатобриана.

(Génie du Christianisme, ou Beautés poétiques et morales de la réligion chrétienne. Seconde partie. Poétique du Christianisme. Livre IV: Suite de la poésie dans ses rapports avec les hommes. Suite des Passions. René, par François-Auguste de Chateaubriand).

В пиратском же издании (Paris, 1802) повесть вышла под названием «Рене, или Следствия страстей» («René, ou les Effets des passions»).

В следующем, авторизованном издании (Paris, 1805) «Рене» печатается вместе с другой повестью — «Атала» (ставшей главой «Гения», впервые опубликована в 1801 г.).

В дебрях Луизианы, сидя под сассафрасовым деревом, Рене, изгнанный за пределы Франции, «un jeune homme entêté de chimères, à qui tout déplaît, et qui s'est soustrait aux charges de la société pour se livrer à d'inutiles rêveries»[769], делится с отцом Суэлем воспоминаниями о своем романтическом прошлом[770]:

«Mon humeur étoit impétueuse, mon caractère inégal. … Chaque automne je revenois au château paternel, situé au milieu des forêts, près d'un lac, dans une province reculée»[771].

Ритм и яркость речи восхитительны — сам Флобер не сказал бы лучше.

«Tantôt nous [Рене и его сестра Амели] marchions en silence, prêtant l'oreille au sourd mugissement de l'automne, ou au bruit des feuilles séchées, que nous traînions tristement sous nos pas; tantôt, dans nos jeux innocens, nous poursuivions l'hirondelle dans la prairie, l'arc-en-ciel sur les collines pluvieuses…»[772]