Комментарий к роману "Евгений Онегин" - Владимир Набоков

3 NN в черновике — [господин] Е. К. (там же). Но NN — не будущий супруг Татьяны, которого Пушкин еще не вывел на сцену. Русские используют латинское N для обозначения людей или мест неизвестных, как в других языках используется X.

III

В Коране мыслей много здравых,Вот например: «пред каждым сномМолись — беги путей лукавых,Чти Бога и не спорь с глупцом.»

2—4 Эта «цитата» — смутный парафраз строк Корана, который Пушкин знал во французском переложении, — очевидно, относится к отрывку из суры (части) LXXIII о вечерней молитве, где строки 8 и 10, в переводе Ричарда Белла («The Qur'an», Edinburgh, 1937–1939, p. 614), гласят: «И поминай имя Господа твоего и устремись к Нему всем устремлением… И терпи то, что они [неверные] говорят, и беги от них хорошенько»[757]. В переводе Эдуарда Монте (Edouard Montet, «Le Coran», Paris, 1925, p. 236) последние слова звучат так: «…et éloigne-toi d'eux dans une retraite digne»[758].

4 См. последние слова «Памятника» (или «Exegi monumentum»), цитируемые мною в коммент. к гл. 2, XL, варианты 5–8.

IV

Цветок полей, листок дубравВ ручье Кавказском каменеет. —В волненьи жизни так мертвеетИ ветреный, и нежный нрав.

1—2 Подобный феномен петрификации описан также в стихах 27–28 посмертно опубликованного стихотворения из двенадцати четверостиший (начинающегося словами «Ты прав, мой друг…» — исключительно мелодичного, с байроническим уклоном; в нем Пушкин обращается к Владимиру Раевскому в 1822 г.):

…Так легкий лист дубравВ ключах кавказских каменеет.

Владимир Раевский (1795–1872) — поэт (весьма посредственный) и декабрист (не имевший отношения к семье генерала Николая Раевского). Дополнительные строки в черновике (2371, л. 8 об.):

Когда бы груз меня гнетущийБыл страсть — [его бы сбросил я].Так напряженьем воли твердой,Мы страсть безумную смирим,Беду снесем душою гордой,Печаль надеждой усладим;но чем (нрзб) утешить<Тоску, безумную тоску…>.

V

Шестого был у В на бале;Довольно пусто было в зале.R. С., как Ангел хороша:4 Какая вольность в обхожденьи,В улыбке, в томном глаз движеньи,Какая нега и душа!Она сказала, Nota bene,8 Что завтра едет к Селимене.

VI

Вечор сказала мне R. С.:«Давно желала я вас видеть.» —Зачем? — «Мне говорили все4 Что я вас буду ненавидеть.» —За что? — «За резкий разговор,За легкомысленное мненьеО всем; за колкое презренье8 Ко всем. Однако ж это вздор:Вы надо мной смеяться властны,Но вы совсем не так опасны;И знали ль вы до сей поры,12 Что просто — очень вы добры?»

1 R.С. в черновике (2371, л. 9) — L С с отвергнутым S. М.

VII

Сокровища родного слова,Заметят важные умы,Для лепетания чужого4 Безумно пренебрегли мы.Мы любим Муз чужих игрушки,Чужих наречий погремушки,А не читаем книг своих. —8 Да где ж они? — давайте их.А где мы первые познаньяИ мысли первые нашли?Где поверяем испытанья?12 Где узнаем судьбу земли?Не в переводах одичалых,Не в сочиненьях запоздалых,Где русский ум и русский духЗады твердит и лжет за двух.

Кроме двух измененных слов (в стихах 9 и 11), строфа эта есть зеркальное отражение гл. 3, XXVIa, 1–8 и XXVIb, 1–8.

VIII

Мороз и солнце! чудный день;Но нашим дамам видно леньСойти с крыльца и над Невою4 Блеснуть холодной красотою. —Сидят — напрасно их манитПеском усыпанный гранит,Умна восточная система,8 И прав обычай стариков:Они родились для Гарема,Иль для неволи теремов.

10 Терем был подобием дамского будуара; в допетровской Руси — часть жилища, отведенная женщинам.

IX

[Вчера у В. — ] оставя пир,R.С. летела, как Зефир,Не внемля жалобам и пеням;4 А мы по лаковым ступенямЛетели шумною толпойЗа Одалиской молодой.Последний звук последней речи8 Я от нее поймать успел,Я черным соболем оделЕе блистающие плечи;На кудри милой головы12 Я шаль зеленую накинул,Я пред Венерою НевыТолпу влюбленную раздвинул.

X

1 Я вас люблю… — единственное, что есть в этой части. Гофман (П. и его совр., 1922, IX, примеч. 181) полагает, что Пушкин собирался вставить сюда некую версию выброшенной строфы XXIIIа из гл. 3 («Но вы, кокетки записные, / Я вас люблю…»).

XI

Сегодня был я ей представлен;Глядел на мужа с полчаса:[Он важен], красит волосаОн чином от ума избавлен.

[XII–XIII]

В черновике (2371, л. 8) обнаруживаются также еще две части, между II и III:

[XII]

Я не люблю княжны S.L.:[Ее невольное кокетство — ]Она взяла себе за [цель]Короче было б взять за средство.

XIII

Вчера был день довольно [скучный.][Поутру были у меня.]Чего же так хотелось ей?Сказать ли первые три буквы?К, Л, Ю, — Клю… возможно ль клюквы!

5 Ср. второй эпиграф к отрывку (ок. 1827), который, очевидно, был началом некоей поэмы, действие которой происходило в Италии. Отрывок этот открывается риторическим вопросом в духе Гете. «Кто знает край…»; первый же из двух эпиграфов взят из песни Миньоны, лейтмотива романа Гете «Годы учения Вильгельма Мейстера» (1795–1796), кн. III, гл. 1.

Второй эпиграф: По клюкву, по клюкву, / По ягоду, по клюкву (народная или псевдонародная частушка про сбор клюквы, Охуcoccus palustris). Это намек на каприз молодой графини Марии Мусиной-Пушкиной, любительницы вояжей, заявившей в Италии, что более всего она скучает по русской клюкве.

И. Шляпкин, «Из неизданных бумаг А. С. Пушкина» (СПб, 1903, с. 3), относит к «Альбому» также и следующий набросок:

Конечно, презирать не трудноОтдельно каждого глупца;Сердиться так же безрассудноИ на отдельного страмца,Но что… чудно —Всех вместе презирать и трудно —………………………………………Их эпиграммы площадные,Их Бьеврианы занятые.

Относительно собрания каламбуров, в связи с которыми упомянута «Бьевриана», см. коммент. к гл. 2, эпиграф.

Эти тринадцать или четырнадцать «частей» — все, что мы имеем от «Альбома Онегина». Теперь же вернемся к основной линии — гл. 7, XXII.

XXI

Татьяна с ключницей простиласьЗа воротами. Через деньУж утром рано вновь явилась4 Она в оставленную сень,И в молчаливом кабинете,Забыв на время всё на свете,Осталась наконец одна,8 И долго плакала она.Потом за книги принялася.Сперва ей было не до них,Но показался выбор их12 Ей странен. Чтенью предаласяТатьяна жадною душой;И ей открылся мир иной.

XXII

Хотя мы знаем, что ЕвгенийИздавна чтенье разлюбил,Однако ж несколько творений4 Он из опалы исключил:Певца Гяура и ЖуанаДа с ним еще два-три романа,В которых отразился век8 И современный человекИзображен довольно верноС его безнравственной душой,Себялюбивой и сухой,12 Мечтанью преданной безмерно,С его озлобленным умом,Кипящим в действии пустом.

5 Певца [фр. le chantre] Гяура и Жуана — Поэма Байрона «Гяур» была известна Пушкину с Онегиным в переводе Шастопалли (Chastopalli, 1820). Онегин мог отметить такой, например, пассаж: