Комментарий к роману "Евгений Онегин" - Владимир Набоков

«Henry IVe, estant à Cisteaux, disoit: „Ah! que voicy qui est beau! mon Dieu, le bel endroit!“ Un gros moine, à toutes louanges que le Roy donnoit à leur maison, disoit tousjours: Transeuntibus. Le Roy y prit garde, et luy demanda ce qu'il vouloit dire: „Je veux dire, Sire, que cela est beau pour les passans, et non pas pour ceux qui y demeurent tousjours“»[788].

Рассуждая о происхождении сюжета, Монмерке говорит, что анекдот этот фигурировал и ранее (см. VIII, 2) Я полагаю, что Дмитриев видел его у Мармонтеля в «Опыте о счастье» («Essai sur le bonheur», 1787):

«Aussi triste que le chartreux, à qui l'on vantait la beauté du désert qui environnait sa cellule, tu diras: „Oui, cela est beau pour les passans“, transeuntibus»[789]

Мак-Адам и Мак-Ева (в пушкинском примечании 42): «Макадамизация» (модная тема; см., например, «The London Magazine», X, 1824, Oct., p. 350–352) — мощение дорог небольшими камнями и булыжниками. Изобретателем этого способа был некто Джон Л. Мак Адам (1756–1836), шотландский инженер. Убогий каламбур Вяземского обыгрывает женский род слова «зима» (см., например, гл. 7, XXIX, 13–14).

XXXV

Зато зимы порой холоднойЕзда приятна и легка.Как стих без мысли в песне модной4 Дорога зимняя гладка.Автомедоны наши бойки,Неутомимы наши тройки,И версты, теша праздный взор,8 В глазах мелькают как забор.43К несчастью, Ларина тащилась,Боясь прогонов дорогих,Не на почтовых, на своих,12 И наша дева насладиласьДорожной скукою вполне:Семь суток ехали оне.

5 Автомедоны наши бойки… — Автомедон — возница Ахиллеса (героя «Илиады» Гомера).

7—8 Сполдинг (1881, с. 271) называет пушкинское примечание 43 «несколько застарелой шуткой» и мрачно добавляет: «Большинство англичан, стоит им заменить верстовые столбы на мильные, а частокол — на кладбищенскую ограду, мгновенно распознают ее американское происхождение».

14 Прикинув общую ситуацию и учтя конкретные обстоятельства, приходим к выводу, что самое большое расстояние, которое за неделю могли покрыть Ларины той зимой (январь или февраль 1828 г.) на своих четырех санях и восемнадцати дряхлых клячах, составило бы двести миль (путь, который на почтовых в легких санях с переменой лошадей каждые несколько миль был бы преодолен не более чем за два дня). Это, а также некоторые иные соображения позволяют расположить их имение в двухстах милях западнее Москвы, примерно на полдороге между Москвой и Опочкой (Псковской губернии), неподалеку от имения самого Пушкина. Таким образом, ларинское поместье оказывается где-то в нынешней Калининской области (занимающей северную часть бывшей Смоленской и западную часть бывшей Тверской губернии). Местность эта расположена милях в четырехстах южнее Петербурга, на западе ограничена верховьем Западной Двины, а на востоке — верховьем Волги. Чуть ниже (в XXXVII — Петровский замок; в XXXVIII — Тверская улица) будет сказано, что ларинская процессия въезжает в Москву с северо-запада, тем же путем, что и сам Пушкин по возвращении из Михайловской ссылки, когда писал предыдущую главу (7 сентября 1826 г.){162}.

Цезарь, который, по словам Гиббона, отмахивал по сто миль в день в наемных колесницах, не смог бы состязаться с русскими ездоками. У императрицы Елизаветы, дочери Петра Великого, в 1750-х гг. был специальный санный экипаж, где кроме всего прочего имелись печка и ломберный столик; впрягая по двенадцать лошадей (которых меняли через каждые несколько миль), она регулярно повторяла рекорд своего отца, тратившего на путешествие по снежной дороге из Петербурга в Москву (486 миль) сорок восемь часов. Спустя лет шестьдесят этот рекорд был побит Александром I, который преодолел сей путь за сорок два часа, а Николай I в декабре 1833 г. домчался до Москвы (согласно записи в дневнике Пушкина) феноменально быстро — за тридцать восемь часов{163}.

С другой стороны, зимой могло выпасть столько снега, что путешествие по снежному пути оказывалось не лучше, чем в сезоны слякоти и грязи. Так, Вульф в своем дневнике отмечает, что из-за особенно обильного снегопада он тащился сорок миль на дядюшкиной тройке из Торжка в Малинники (что в Тверской губернии) целый день, с раннего утра до восьми вечера. Тяжелый обоз Лариных, скорее всего, полз еще медленнее{164}.

В черновике (2371, л. 73) Пушкин сперва написал «неделю», а затем вычеркнул и исправил на «дней десять».

Бродский (комментарий к ЕО, с. 399) дает неверную дату приезда Лариных в Москву. Они прибыли туда в самом начале (а не в самом конце) 1822 г., вскоре после Рождества 1821 г. (см. XLI, 13). А к августу 1824 г. Татьяна уже около двух лет была женою князя N (см. гл. 8, XVIII, 2).

1—6 В черновике (2371, л. 71 об.) видим фальстарт этой строфы:

<Татьяну> все воображая<Еще> ребенком няня ей,Сулит веселье истощаяРиторику хвалы своей.<Вотще> она велеречивоМоскву описывает живо…

XXXVI

Но вот уж близко. Перед нимиУж белокаменной Москвы,Как жар, крестами золотыми4 Горят старинные главы.Ах, братцы! как я был доволен,Когда церквей и колоколен,Садов, чертогов полукруг8 Открылся предо мною вдруг!Как часто в горестной разлуке,В моей блуждающей судьбе,Москва, я думал о тебе!12 Москва… как много в этом звукеДля сердца русского слилось!Как много в нем отозвалось!

7 …чертогов… — Роскошные парадные залы, величественные здания, дворцы.

12 Москва… как много в этом звуке… — Ср. с первой строкой одного стихотворения из «Жизни в Лондоне» («Life in London», bk. I, ch. 2) Пирса Игана:

London! thou comprehensive word…

(Лондон! ты всеобъемлющее слово…)

9—14 В черновике (2368, л. 22 об.) читаем:

Москва!… как много в этом звукеДля сердца русского слилось!..Как сильно в нем отозвалось!<В изгнанье, в горести, в разлуке,Москва! как я любил тебя,Святая родина моя!>

XXXVII

Вот, окружен своей дубравой,Петровский замок. Мрачно онНедавнею гордится славой.4 Напрасно ждал Наполеон,Последним счастьем упоенный,Москвы коленопреклоненнойС ключами старого Кремля;8 Нет, не пошла Москва мояК нему с повинной головою.Не праздник, не приемный дар,Она готовила пожар12 Нетерпеливому герою.Отселе, в думу погружен,Глядел на грозный пламень он.

2 Петровский замок — Джон Ллойд Стивенc, «Случаи из путешествий по Греции, Турции, России и Польше» (John Lloyd Stephens, «Incidents of Travel in Greece, Turkey, Russia and Poland», 2 vols., New York, 1838, vol. 2, p. 72–73):

«Педроски [sic] — место, милое сердцу всякого русского. … Дворец этот являет собой старинное и необычное, но интересное строение из красного кирпича с зеленым куполом и белыми карнизами… Главный променад проходит… через дубраву с величавыми старыми деревами».

А вот как описывал Петровский парк в 1845 г. Михаил Дмитриев, второстепенный поэт («Московские элегии», M, 1858, с 40–41):

Весело смотрит на них наш Петровской готической замок!Круглые башни, витые трубы, остросводные окна;Белого камня резные столбы, темно красные стены!В темной, густой и широкой зелени сосен старинных,Весел и важен, он дед между внучат младых и веселых!

Этот же самый Михаил Дмитриев (1796–1866) был племянником Ивана Дмитриева и пушкинским Зоилом.

4—14 Пожары стали вспыхивать то там, то сям 3/15 сентября 1812 г., когда Наполеон вошел в Москву; 4 сентября он перенес свою резиденцию из горящего Кремля (центр Москвы) в Петровский замок, на западную окраину. На следующий день тучи сгустились. Ночной ливень и дождь 6 сентября затушили бушующее пламя пожаров.

XXXVIII

Прощай, свидетель падшей славы,Петровский замок. Ну! не стой,Пошел! Уже столпы заставы4 Белеют; вот уж по ТверскойВозок несется чрез ухабы.Мелькают мимо будки, бабы,Мальчишки, лавки, фонари,8 Дворцы, сады, монастыри,Бухарцы, сани, огороды,Купцы, лачужки, мужики,Бульвары, башни, казаки,12 Аптеки, магазины моды,Балконы, львы на воротахИ стаи галок на крестах.

6—14 В этом кумулятивном перечислении образов чуть слышен отголосок сна Татьяны.