Фронт и тыл Великой войны - Юрий Алексеевич Бахурин

листа, он проживал в селе Кучине Богородского уезда в частном доме Воротникова. Кроме имени в листе было заполнено лишь 2 графы: откуда именно прибыл — «с родины», семейное положение — «одинокий». Мальчик сумел поступить на службу к часовщику Прокопию Воронину, но 26 марта (8 апреля) 1915 года, уволившись, покинул жилище и бесследно исчез. Комитет ее Императорского Высочества великой княжны Татьяны Николаевны направлял запросы богородскому уездному исправнику, полицейский надзиратель допрашивал часовщика Воронина, обращался в адресный стол Москвы[1576]… Тщетно. Однако пример Конова показывает, что к розыску даже одного ребенка-беженца могли прилагаться немалые усилия, но и они не гарантировали успеха.

«Помогите несчастным детям — купите красное яичко 28 марта». Плакат периода Первой мировой войны

Не случайно, когда в конце 1915 года Всероссийское Попечительство об охране материнства выступило с предложением Комитету ее Императорского Высочества великой княжны Татьяны Николаевны распределять детей-беженцев при помощи земств в крестьянские патронаты, эта инициатива не встретила одобрения. Руководство Комитета отмечало, что не имеет ни малейшего права на раздачу детей, а равно не имеет возможности надзирать за воспитанием детей в чужих семьях и не намерено затруднять их родителям поиски чад по всей необъятной Руси. «Насильственная раздача детей является унижением их человеческого достоинства», — подчеркивалось в постановлении, принятом на заседании 27 ноября (10 декабря) 1915 года[1577].

К тому же — страшно, но факт: педофилия существовала уже тогда. Более того, еще до Первой мировой в Санкт-Петербурге акушерки промышляли восстановлением девственности, обеспечивая ее повторную продажу. Изобилие же невинных девочек, которых вряд ли кто-нибудь хватится, лишь подогревало у сутенеров спрос[1578].

Как пишет историк А. Б. Асташов, вся масса детей-беженцев была деморализована. Вырванные из среды, лишившиеся дома, привычного окружения, а то и родных, голодные и напуганные, — порой вместо приютов они оказывались на вокзалах и улицах. Обследовавшие беспризорников Первой мировой психиатры отмечали у многих из них признаки невроза истощения: капризность, обидчивость, снижение интеллектуального уровня, а большинство мыслей посвящено пище. Где раздобыть еды, у кого и на что можно обменять ее, украсть, отнять и кого нужно обмануть для этого? Задававшиеся этими вопросами несчастные дети нередко шли для их решения на все и пополняли статистику хулиганства и малолетней преступности. Им уже не хотелось ни учиться, ни работать — вместо этого маленькие беженцы часто просились на передовую, распинаясь в своей готовности сражаться и проливать кровь за Россию[1579].

29 апреля (12 мая) 1916 года и. д. начальника канцелярии при Главном начальнике Минского военного округа уведомлял тверского губернатора: «По имеющимся сведениям, немцами за последнее время высылаются одиночным порядком и партиями на разведку в наше расположение мальчики в возрасте от 11 до 14 лет под видом беженцев. Высланные одеты однообразно в ученическую форму с белыми пуговицами и высокие сапоги; летом будут одеты в белую тонкую гимназическую рубаху, в ботинки.

По тем же сведениям, уже высланы в наше расположение мальчики: 1) Завадский — плотный блондин, с рыжеватым оттенком, острижен под машинку; 2) Боровский — брюнет, худенький; 3) Добженский — небольшого роста, светлый блондин; 4) Николаевский — брюнет, высокий не по своему возрасту. Высылаемые шпионы — девочки и мальчики — ютятся преимущественно на железнодорожных станциях, по линиям железных дорог, в Петрограде, Москве и появляются на питательных пунктах при недостатке денег.

…Канцелярия по приказанию Главного начальника просит распоряжения Вашего превосходительства в случае задержания вышеуказанных шпионов, детей-беженцев с упомянутыми приметами, сообщать в канцелярию»[1580]. На первый взгляд эта ориентировка напоминает перенос в прифронтовую полосу Великой войны российского фильма «Сволочи». Между тем она была совершенно нешуточной. В 1914–1917 годах на фронт убегали сотни юнцов, это не секрет, но среди них контрразведкой 3-й русской армии осенью 1916 года было выявлено на передовой — 12, а в ближнем тылу еще 8 детей, сознавшихся в шпионаже на противника. Проверка в других армиях к началу 1917-го выявила еще 101 малолетнего шпиона в 12-й армии, и целых 489 — в Управлении начальника инженеров Западного фронта. За этаким открытием последовали приказы о недопустимости присутствия «сыновей полка» в войсках и удалении их с театра военных действий. Однако проще было приказать, чем сделать, особенно в 1917 году. Вдобавок дети составляли львиную долю рабочей силы в ближнем тылу, и заменить их бывало попросту некем. Чем же объяснялось согласие столь многих мальчиков и девочек добывать сведения для неприятеля? В первую очередь, абстрактным пониманием патриотизма и воинского долга, отсутствием ассоциации себя самих с Русской армией, в целом равнодушием в выборе стороны при подкупающей диковинности немцев, их униформы, снаряжения и кормежке, конечно[1581]. И среди этих детей было немало беженцев.

Каждому из них необходимо было учиться, но, по свидетельству входившего в состав Особого совещания юриста Кони, школьное дело не было упорядочено и дети беженцев во многих случаях оказывались лишены возможности получать образование[1582]. Например, ковельская гимназия была эвакуирована в Киев, но не могла открыться за неимением помещения. Дети же беженцев-евреев были ограничены в принятии в собственно киевские гимназии существовавшей процентной нормой[1583]. В Оренбурге уже сами евреи из числа горожан были против обучения их детей вместе с беженцами. В результате там функционировали сразу две еврейские школы: для детей местных жителей и беженцев (на 35 и 75 учеников соответственно).

Безусловно, положение дел не было одинаково безрадостным по всей империи. Калману Бломбергу, обывателю, выселенному в мае 1915 года из Ковно и осевшему в Москве, улыбнулась удача. «…Дети, слава Богу, занимаются в гимназии, одна дочь в Императорском художественном училище», — писал он. При содействии депутата Государственной Думы Бомаша семейству Бломбергов было разрешено проживание в Москве[1584].

Достаточно благополучно обстояла ситуация у латышских беженцев. Даже в столице для их детей в 1915 году было открыто 7 приютов и 14 начальных школ. Летом следующего года 700 детей школьного и дошкольного возрастов отдохнули в лагерях в окрестностях Петрограда[1585]. Однако в масштабах переселений в целом этот пример был, вероятно, счастливым исключением.

В Серпухове и прилежащем к нему уезде на начало 1916 года находилось 537 детей-беженцев. 99 из них посещали 8 различных гимназий и начальных училищ. Серпуховское уездное отделение Комитета ее Императорского Высочества великой княжны Татьяны Николаевны помогало им не только платой за обучение, но и обеспечением одеждой, обувью, учебными пособиями и т. д. В частности, в первой половине 1915–1916 учебного года за обучение 51 ребенка-беженца была внесена