Фронт и тыл Великой войны - Юрий Алексеевич Бахурин

что одним из важных вопросов в устройстве беженцев является забота о детях-беженцах, которые, по его словам, «как известно, составляют громадное большинство». Первая мировая война нанесла тяжелейший удар по детству вообще в России. Во многих губерниях рождаемость по сравнению с 1913 годом снизилась к началу 1915-го на 13 %, к 1916-му — на 31–34 %, к 1917-му — на 46 %, при этом выросло число мертворожденных и выживших, но внебрачных детей. Общая заболеваемость и детская смертность тоже росли: показатели последней в 1913–1916 годах в столице увеличились с 23,1 до 28,4 %, в Пермской губернии — с 40 до 48,2 %. И конечно, смерть забирала куда больше детей-беженцев, чем среди коренного населения. Например, в Саратовской губернии их умирало вчетверо больше, не прожив и 10 лет[1563].

«Помогите детям воинов». Плакат Общества борьбы с детской смертностью 1914 года

Дети составляли самую уязвимую и беззащитную категорию беженцев. Они делили с родными все тяготы пути, не всегда выдерживая их. Бытописатель событий тех лет журналист Е. Шведер запечатлел одну из множества трагедий: «…И вдруг из вагона-теплушки послышались жуткие звуки, — такие жуткие, что даже сердца, казалось, насыщенные до краев уже горем и отчаянием, сжались безмерною тоскою.

— Это у Михаси скончался ребенок. Упокой, Господи его душу. — Прошептала, крестясь, старуха»[1564].

Немало детей становились сиротами, отстав в дороге от своих семей либо лишившись умерших родных. Случались и ситуации, подобные описанной в дневнике писателя Пришвина: «В комитете юридической помощи населению: беженец пошел определять в приют чужого ребенка; пока определил, эшелон ушел, и, в конце концов, он остался с чужим мальчиком на руках, а своя семья неизвестно где»[1565].

Отстав в дороге от своих семей либо лишившись умерших родных, дети оказывались в специально учреждаемых приютах. В заполняемых их сотрудниками анкетах на подопечных малоправдоподобные сведения о родителях (например, «отец в Америке») соседствуют с куда более распространенными «отец на войне, мать умерла»[1566]. Порой дети оказывались там и при живых родных. Семилетняя дочь гродненских крестьян-беженцев Вера Савчук трагически пострадала в пути: «Правая рука отрезана на железной дороге…» Ее мать 14 (27) февраля 1916 года ходатайствовала в Центральный обывательский комитет губерний Царства Польского о приеме девочки в приют. Женщина решилась на расставание с дочерью навсегда ради шанса выжить для дочери. О родных девятилетнего беженца из Риги Игнатия Дикаса, умершего от менингита в больнице св. Владимира села Богородское Московского уезда, узнать ничего не успели[1567]…

Уполномоченный от Всероссийских Земского и Городского союзов М. М. Щепкин, выступая 26 сентября (9 октября) 1915 года на заседании Особого совещания по обеспечению нужд беженцев, приводил сложившуюся на тот момент ситуацию в Москве как пример бедственного положения малолетних беженцев в целом — в город ежедневно прибывали до 100 потерявшихся в пути детей[1568]. Как следствие, во второй половине 1915 года на съездах Земского и Городского союзов утверждается план, по которому в Москве предполагалось учредить Центральный распределительный пункт, куда должны были направляться дети с фронта для последующего их перемещения в другие губернии. Для призрения этих детей были устроены приюты упрощенного типа[1569].

Множество несовершеннолетних изгнанников нашли в 1915 году пристанище и на территории Московской губернии. Но даже в марте 1916-го, когда беженство из западных окраин пошло на убыль, «прилив беспризорных детей беженцев», по сведениям Московской губернской земской управы, не прекратился»[1570]. И поэтому детские распределители продолжали функционировать в Наро-Фоминске и Кубинке.

Таблица № 22[1571]

Прежде всего дети нуждались в крове. В Москве и ряде уездов губернии для них были организованы приюты. Явных различий в их устройстве не отмечалось. Как правило, приюты для детей-беженцев располагались в нескольких деревянных строениях, обслуживавших сугубо нужды приюта. Основная часть их полезной площади отводилась под спальни для детей. Наличие санитарно-гигиенических помещений зависело от благоустройства зданий. Например, в доме барона Унгерн-Штернберга в селе Владыкино имелась ванная комната и прачечная, служившая баней в теплую погоду. К зданию была подведена канализация и оборудованы туалеты. В принадлежавших А. Слепневой в Богородском постройках наличествовала лишь прачечная и неотапливаемые ватерклозеты в сенях[1572]. К помещениям примыкали дворы, служившие детям площадками для игр, и огороды.

Количество одновременно находившихся в приютах детей также не слишком разнилось: в Богородском содержалось 30 мальчиков и 11 девочек в возрасте от 4 до 14 лет; во Владыкино, ввиду большего размера жилой площади, — 33 мальчика и 30 девочек от 2 до 16 лет. Приют в Звенигороде, открывшийся на зимней даче, напротив, вместил только 12 мальчиков и девочек соответственно[1573].

Режим дня ребенка-беженца в приюте выглядел следующим образом: в 7 часов утра объявлялся подъем, дети умывались, занимались уборкой спален и отправлялись на завтрак. После, с 9 до 11 часов либо до полудня, шли регулярные учебные занятия (закон Божий, чтение, письмо), с 12 до 13 часов длился обед. Время послеобеденного отдыха варьировалось от одного до четырех часов. В районе 16 часов дети пили чай, затем до ужина мальчики занимались столярным ремеслом, девочки — шитьем и рукоделием. Вечером самые младшие отправлялись спать в 20 часов, дети постарше перед сном летом играли на свежем воздухе, а зимой развлекались чтением вслух[1574].

Рацион детей зависел от обеспечения каждого отдельного приюта продуктами и обустройства приусадебных участков. Норма белого хлеба составляла 1 фунт (409,5 граммов), черного — приблизительно вдвое меньше. Каждому ребенку полагалось около половины бутылки или кринки молока, но подчас и эта условная норма была непостоянной. Нехватка мяса была общим явлением для приютских кухонь, детям ежедневно выдавалось не более ¼ фунта при условии его наличия.

Наряду с приютами для нужд беженских семей действовали и ясли[1575]. В качестве примера можно привести постановку дела в яслях, открытых ВЗС в подмосковном Сергиевом Посаде. Детей туда приводили к 7 часам утра и, переодетые в казенные передники, они под присмотром нянь находились в яслях весь день (с трехразовым питанием). Для них были организованы учебные занятия и посильный труд в помещениях и на приусадебном участке. Если вечером ребенка не забирали из яслей, он оставался на ночь, но утром по адресу его проживания отправлялась прислуга для выяснения причины.

Впрочем, даже осиротевшие юные беженцы не всегда оказывались в приютах. Из множества архивных находок меня в свое время впечатлили бумаги, касающиеся судьбы тринадцатилетнего Николая Конова. По данным опросного