Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

В душе Михаил был согласен с Кропоткиным, что анархия – это наилучший способ социального устройства из всех возможных. Но только для каких условий? Очевидно – лишь для таких, когда интересы одной личности не сталкиваются в конкурентном режиме с интересами других. А когда это возможно? Когда люди живут в одиночестве или же в столь отдаленном соседстве друг от друга, когда им ничего не требуется делить и когда их каждая редкая встреча превращается в подлинный праздник. На перенаселенной людьми планете условий для существования обществ без власти давно уже не осталось, да и с нравственными самоограничениями эгоизма у большинства живущих на Земле прирожденных экспансионистов дело обстояло почти так же плохо, как и во времена давней дикости и беззакония. Расплодившись без меры и плотно заселив все местности, все биотопы, где хоть как-нибудь можно было поддерживать свое существование в условиях многолюдства, человечество перечеркнуло теоретическую возможность реализации жизни без власти и перевело соответствующее учение в категорию утопического анархизма.

Но все равно – и практически невозможный недостижимый идеал высокой пробы, и пожизненная верность своему клятвенно утвержденному выбору пути заслуживали уважения как благородные мыслительные абстракции. Практический же выбор пути нельзя предопределять для себя наперед раз и навсегда в любом возрасте, но особенно в юности, поскольку человеку одновременно свойственно абсолютизировать свои сиюмоментные знания и совершать ошибку за ошибкой, пока они не заставят понять, что же он делает неправильно и как следует откорректировать свой путь. Видимо, как раз это имел в виду сам Роберто Орос ди Бартини в своем завещании, призывая изучить его жизнь и извлечь из нее урок.

А урок как раз и состоял в том, что и Бартини, и Кропоткин в первую очередь были незаурядными учеными – один в области техники, аэродинамики и физики, другой – географии и геологии, где каждый из них успел сделать значимые открытия, несмотря на то, что большую часть их творческого потенциала поглотила суетная политическая борьба, заточение и их последствия. Оба эти гиганта мысли потрясли немало других людей. Но оба оказались грешны перед Создателем в том, что не реализовали себя в полную силу на тех поприщах, куда устремляло их творческое призвание, да так до конца и не устремило. Нельзя было им своим честным словом навеки связывать себя, не дав себе времени как следует вслушаться в глубинные внутренние устремления, поддавшись власти эмоций в большей степени, чем диктату способностей и ума. Им так и не пришло в голову сделать выводы из свидетельств истории и личных наблюдений, убеждавших в том, что честных и беззаветно служащих революции людей после победы всегда оттесняют назад или истребляют эгоисты и мерзавцы, которым социальный переворот был нужен исключительно для того, чтобы самим встать во главе власти, а затем заботиться о ее сохранении за собой, а вовсе не о народе – до народа очередь так никогда и не могла дойти.

Бартини слишком поздно прозрел насчет того, что коммунизм отнюдь не гуманнее фашизма, точно так же как князь Кропоткин слишком поздно обнаружил, кому понадобилось его имя и обрывки его идей для прикрытия собственной мерзости и гнусных устремлений. Так зачем им было отдавать свои дарования тем или другим претендентам на всемирную диктатуру? Разве не стоило Бартини уехать из фашистской Италии не в Советский Союз, а в одну из стран, принципиально чуждых тоталитаризму, например, в Англию или США? В последнем случае его способности могли раскрыться и реализоваться наиболее полным образом, что доказали в своих областях деятельности такие беглецы из своих стран, как Ферми, Ипатьев, Сикорский, Зенкович, Замятин, Зворыкин, Леонтьев и многие, многие другие.

Михаил вдруг поймал себя на том, как далеко он ушел в мыслях от того визита в дом Николая Васильевича Ломакина. А ведь именно тогда он ощутил, какая радость может всколыхнуться в душе, если воздать любовью за любовь, внимание и наставничество со стороны человека старшего поколения, который сам пожелал отнестись к тебе как к сыну. Слава Богу, он, последователь и ученик, сумел ответить хотя и меньшим благом на большее, но все же как раз таким, которое смогло впечатлить и обрадовать пожилого учителя и его жену. Они не знали, куда его посадить, чем угостить, как отдарить, хотя ничего этого не требовалось. Михаил радовался и стеснялся. Он убеждал, что ничего не стоит делать, но его не слушали, и пришлось покориться. На прощание они с Николаем Васильевичем расцеловались. И уже выйдя из подъезда на улицу, он услышал такой знакомый громкий надтреснутый голос, который сверху окликнул его: «Михаил Николаевич!» – Михаил поднял голову. Николай Васильевич и его жена махали ему с балкона руками, и от их вида у него почему-то сжалось сердце, хотя сразу не было понятно, из-за чего. Он махал им в ответ, то и дело оборачиваясь, пока дом и балкон не скрылись из вида. И лишь тогда он подумал, что это от предчувствия. Вряд ли им еще суждено будет увидеться. Хорошо хоть сегодня успел сделать Николая Васильевича ненадолго счастливым и даже помолодевшим. Жаль, но скоро источник такого преображения неминуемо должен был истощиться, а придумать другое оживляющее средство в том же роде Михаил больше не мог. Давно прошли времена, когда почти любой практикующий инженер мог под конец жизненного пути сказать об итогах своей деятельности: «я сделал эту машину», «я построил этот мост, этот завод, эту шахту, плотину, железную дорогу, корабль», – потому что он, как правило, один, с помощью всего лишь нескольких техников, целиком и полностью спроектировал эти объекты и сам наблюдал за их реализацией в металле, камне и других материалах. Теперь аналогичные вещи создавались только многолюдными коллективами инженеров, научных работников, техников, лаборантов, не говоря о рабочих. И только лица, возглавлявшие такие коллективы, могли утверждать при попустительстве прочих – это сделал я. Это мое. С ходом технического прогресса фигура инженера как в производственном, так и в социальном плане продолжала неуклонно мельчать. Исключения из общей массы стали редкостью, хотя совсем измельчать инженерная профессия не могла, слишком уж много изобретательности требует эта работа несмотря на резкое сужение размеров поприща у каждого инженера, обязанного делать что-то новое. Просто раньше она, во всей своей научной основе, была больше сродни искусству, чем теперь. Современные инженеры получили возможность сверхбыстро проводить сложные расчетные процедуры, моделировать различные варианты конструкции с помощью компьютера, но даже при этом инженерное дело не перестало быть искусством, просто это стали реже замечать.

А ведь любому человеку хочется оставить на Земле памятный след и связать его со своим именем. Для этого те, у кого были деньги, жертвовали их на храмы, больницы, приюты, колокола, учебные заведения и научные экспедиции, а те, у кого больших денег не было, сами ставили часовни и церкви, пытаясь заодно снискать Милость Божию и прощение за грехи. Больше того – выдумали даже именные премии и стипендии, чтобы хоть таким образом достучаться до сознания потомков и напомнить им о себе. Конечно, имена людей, проявивших себя выдающимися мастерами на творческом поприще, передавались в неведомое будущее лучше и естественнее, чем имена фабрикантов, банкиров и других жертвователей. Тем не менее и они оказывались способны теснить имена великих вождей, политиков, полководцев и героев, прославившихся неслыханной удачей и отвагой. Аристотеля, например, вспоминают не реже, чем его ученика Александра Македонского, а уж где еще найдешь воителя с большей славой, чем у него? Имя великого путешественника, ученого и гуманиста Фритьофа Нансена при всей склонности людей к забывчивости и по сию пору значит для них больше, чем имена таких выдающихся политиков как Бисмарк, Дизраэли и Витте, а король оперной музыки – гениальный Джузеппе Верди – больше знаком даже не очень искушенным в культуре людям, чем итальянской же герой Джузеппе Гарибальди.

Михаилу еще с детских времен хотелось как-то встроиться со своими будущими заслугами в этот славный ряд. Он не был безмерно честолюбив, но снискать себе всеобщую известность, несомненно, хотел. Сначала как героический путешественник, затем как ученый, затем как писатель. Впрочем, став писателем, он вполне примирился со своей безвестностью. Возможно, наряду со многим прочим, это позже помогло ему стать философом. Так каковы оказались итоги тех видов деятельности, которыми он занимался в жизни как для заработка, так и для души?

По специальности инженера-механика во время работы на заводе сконструировал несколько настольных электромагнитных прессов и несколько полуавтоматов. Не так плохо. Фотография висела на стенде «Лучшие рационализаторы завода». Еще лучше было то, что его надолго запомнили и после ухода с завода. За принципиальность в борьбе с хамством начальников. Это была первая серьезная школа для Михаила – школа социальной жизни. Он мало чего