Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

добился тогда в своей войне с главным технологом и его заместителем. Но! Но сумел доказать, что его никаким несусветным планом не задавить. А еще – и это было куда важнее – успел сразу сделать вывод, что если посвятить себя правозащитным делам, времени ни на что не останется. Ни на заводскую работу, ни на работу дома. Все ресурсы уйдут сквозь пальцы в песок, а сделать ничего важного не сможешь. Постоянно выдерживать все, что пришлось из упрямства выносить в течение последних полутора лет, было невозможно, да и не имело смысла. Самоуважение сохранилось, надежда на правозащитную самореализацию – нет. Она в практическом смысле дискредитировала себя.

В ОКБ авиапрома по стандартам под руководством Николая Васильевича Михаил занимался вопросами совершенствования системы обозначения чертежей – надо было обеспечить эффективный поиск аналогов. Это и переросло потом в разработку дескрипторного словаря. Стал довольно известной фигурой в данном деле. Параллельно разрабатывал и классификационные системы разного масштаба и охвата. Благодаря этому хорошо узнал не только сильные, но, еще больше – слабые стороны классификационных языков вообще. Ушел оттуда в институт информации, где уже окончательно определился основной профиль его работы ради денег – разработка информацинно-поисковых языков. Это дело никогда не казалось Михаилу особо увлекательным, однако заниматься им «абы как» он себе не позволял и отстаивал наилучшие, с его точки зрения, варианты решения разных проблем совершенно бескомпромиссно, слишком часто идя против глуповато-примитивных, но зато официально поддерживаемых высоким начальством подходов, давая тем самым обильный материал против себя клеветникам и искателям удобной жизни на этом благословенном поприще. Когда стал им слишком надоедать, был переброшен на провальную тематику – и это оказалось одновременно и следствием его поражения в административных схватках, и точкой нового быстрого роста в новой специализации в компании с Михаилом Петровичем Даниловым, а затем еще и с доктором Влэдуцем. Добившись вместе с ними первой принципиально значимой победы, перешел в информационный центр Антипова и там продолжил работу в прежнем ключе. Заодно в этом новообразованном учреждении делал и многое другое из числа информационных задач. Нашел содержательные доводы, позволявшие использовать распределение Брэдфорда для опережающих расчетов нагрузки на информационные фонды, а не только для получения статистических выводов постфактум, как это делали раньше. Предложил идею информационно-сопоставительного тезауруса в качестве средства автоматического перехода от лексических средств индексирования одних информационных фондов к лексике индексирования других.

Занимался общесистемным проектированием информационных систем. Предложил рационализовать организацию обзорно-аналитической деятельности. Заслужил уважение, а затем и раздражение Антипова, не говоря о его приятеле Белянчикове.

Вернулся в информационный институт, откуда вынужден был уйти пять с лишним лет назад, чтобы попасть в прежнее кресло. За это время даже бывшие враги успели осознать, что путь, которого он придерживался прежде, стал столбовым в мировом масштабе. Даже резко враждебно настроенный против Михаила заместитель председателя госкомитета, подзуживаемый любовницей и говоривший о нем не иначе, чем «Горский – вообще дескриптор», наезжая за границу в Лозанну, Париж и Лондон, осознал, что был неправ и больше по существу с Михаилом никогда не спорил. Зато Михаил нажил много новых недоброжелателей. Вот уж каких достижений у него хватало в первую очередь, так именно этих. Лишь на последней работе – в институте патентной информации – обстановка довольно радикально улучшилась. Там он занялся анализом Международной патентной классификации и, уяснив ее свойства и особенности, предложил дополнить ее дескрипторными словарями по основным тематическим разделам. Два словаря он со своими сотрудницами успел сделать. Во время создания третьего в связи с перестройкой в стране работы по совершенствованию информационных языков перестали финансироваться. На этом месте он и ушел на пенсию. С научной и практической работой не по призванию на этом было покончено. Сказать, что на данном поприще он сделал очень много, Михаил не мог, однако и не был склонен считать, что сделал мало. Тут на самом деле скрывалось другое. Слишком многое, часто очень полезное, было предложено или практически сделано в общем-то понапрасну из-за отсутствия масштабного финансирования, то есть из-за номинальной гигантомании в научной информационной политике и крайне скудных ресурсов, которые страна ассигновывала на эти цели, не жалея средств только для оружия. Самое гнусное и неприятное, как полагал Михаил, состояло в том, что труды специалистов его поколения, в том числе и его собственные, не были, за некоторыми исключениями, переданы людям следующего поколения. Значит, в будущем, когда придется вновь решать старые проблемы, люди будут тратить силы и время, чтобы добраться до ранее достигнутого уровня, повторяя ошибки, попадая в старые ловушки, постепенно обретая забытый опыт прошлого и упущенную квалификацию тех, кто мог бы стать наставниками, учителями.

Серия электропрессов, сделанных Михаилом в самом начале трудовой деятельности по найму, разошлась по многим приборостроительным заводам Москвы и Подмосковья. Дело было поставлено чисто по-советски. На завод к Михаилу приезжали представители других предприятий с письмом от своего руководства, в котором была одна и та же стандартная фраза «прошу оказать техническую помощь». На чужой завод уходил комплект чертежей, и лично Михаил, работавший за жалкие 890 рублей в месяц, не имел с этого ни копейки.

Это было совершенно в порядке вещей – как то, что автор, инженер, не получал ничего, так и то, что другие инженеры, не шевельнув ни единой извилиной мозга, но получив задаром чужие чертежи, представляли на своем заводе чужие электромагнитные прессы или что угодно еще как собственное «техническое усовершенствование», получали за него премии по линии БРИЗ / а. Единственным моральным утешением автору было то, что настольные электромагнитные прессы заменяли собой рычажно-винтовые прессы ручного привода, и работницам не надо было отматывать себе правую руку в течение всей смены «на потоке» – достаточно было одновременно нажать две разнесенные кнопки, чтобы пальцы случайно не были бы разбиты ударяющим инструментом.

Впрочем, соображения о такого рода социальной и профессиональной несправедливости Михаила особенно не угнетали. Гораздо чувствительней, а если быть точным – оскорбительней для его самолюбия было то, что его интеллектуальный труд ценится значительно ниже труда рабочего не самой высокой квалификации. Но это уже была классовая политика государства, можно сказать, основа ее демагогической идеологии. За счет интеллигенции власти таким образом возвышали представление пролетарского класса – «гегемона» о себе. Подобной практики нигде в мире не существовало, кроме как в странах «победившего социализма». Паразитизм в научной сфере тоже процветал и поощрялся, поскольку и там любой конечный продукт принадлежал государству целиком и полностью, в то время как автору кроме скромной зарплаты за использование его продукта не полагалось ровно ничего. Можно было только изумляться, что это не душило творческую инициативу научных работников в самом зародыше, но нет – не душило, и это в глазах Михаила служило убедительнейшим доказательством того, что творческая энергия ищет себе выход из головы и рук любого новатора безотносительно к тому, обогатит ли она его или оставит «при своем интересе» – настолько важно для каждой способной личности проявить себя в деле и тем выполнить свое важнейшее предопределение, исходящее непосредственно от Верховного Творца. Однако работу ради денег, несмотря на ее жизненную важность, Михаил никогда не считал ни главной для себя, ни вносящей основной его вклад в фонд полезных богатств человечества.

Ему всегда представлялось, что свое главное человек может сделать только по внутреннему зову или закону – называй, как больше понравится, но не по чьей-то прихоти или приказу. Для реализации лучшего в себе непременно требовалась личная свобода в выборе цели и темы, а также в выборе способов и средств. Такую возможность – действовать по собственной воле и по собственному разумению – могло предоставить только домашнее творчество, нередко становившееся противозаконным, нелегальным – по крайней мере, с точки зрения властей. Интеллектуальный продукт без официальной цензуры – технической, научной или идеологической – не имел никаких прав на появление в обществе – не то, что на его свободное хождение. Бороться с подобным «произволом» коммунистическая партия и ее советские органы считали своим первейшим долгом, да и понятно, почему. Главная угроза для существующей террористической системы власти исходила именно от тех лиц или слоев, которые действовали по-своему, а не так, как надо было с точки зрения интересов партии, точнее – ее руководства. Именно такие спонтанные действия расшатывали систему и, не будь за интеллигенцией жесткого надзора, быстро привели бы ее к развалу. И действительно привели, как только труд стал довольно-таки робко освобождаться, а всеобщий всенаправленный политический террор КГБ заменили выборочным – даже чаще финансово-экономическим, чем чисто политическим. СССР перестал существовать. Даже всемогущий монолитный монстр КГБ – и тот распался на автономные части – ФСБ, ФАПСИ, ФПС, ФСО, СВР – на целых пять отдельных пальцев бывшего единого кулака, которым