Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

И словно наяву увидела перед собой очаровательные виды окрестностей Клагенфурта, хутора Фрединых родителей. Голубое небо, зеленые холмы. На их фоне какие-то черные и белые пятна. Но что это за пятна? Ах, да, коровы на пастбище. Однако все это быстро исчезает, и перед глазами опять встает черная пропасть бомбоубежища. Сегодня самолетов что-то не слышно. Но не объявили и конца воздушной тревоги. Значит, еще могут прилететь. Разумеется, прилетят. Почему не прилететь? Должны прилететь. Это их долг. Какое им дело до того, что она вся дрожит, что дрожат рядом с ней хрупкие тела детей — они всего лишь песчинки в этой жестокой схватке! Какие прекрасные сливки пила она в деревушке Фреды! Дети еще ни разу в жизни таких не пробовали. А сейчас, наверное, и вообще не попробуют. Да. Может, жить всем им осталось считанные минуты. Можно прямо услышать, как они убегают, эти минуты. Потихоньку, но четко и отрывисто. Но нет, это размер такта. Что-то очень знакомое. Что ж это? Ах, да: «Любовь Данаи». Свет, много, очень много света. Все вокруг так и сверкает. Позолота на ложах, хрусталь канделябров, драгоценности на женщинах. Из ложи дирекции ей посылает ободряющие знаки Рихард Штраус. Подожди, где все это происходило? Господи, где же, где? Возможно, идиллические пейзажи вокруг хуторка Фрединых родителей сейчас совсем не те? Может, хуторок этот сровняли с землей? Любовь Данаи. Какая божественная музыка! И этот светлый, высокий, торжествующий голос. Боже, какой голос! Истинное чудо! Да ведь это же ее голос. В самом деле ее? Конечно, вот он готов вырваться из груди и заполнить все вокруг. И все подниматься, все подниматься…

Куда подниматься? К этому угрюмому низкому потолку? Ага. Вот, кажется, слышны. Она обхватывает руками детей и сильнее прижимает их к себе. Да нет, ничего не слышно. Почудилось. Только рвется вверх голос Данаи. И сверкает в море света зал Берлинского оперного театра. Зал «Кролль-Оперы». Неужели это правда? Неужели он еще существует в этом кромешном аду? Во всяком случае, существовал. Только давно, очень давно. В другом, теперь уже нереальном мире. С Данаей она ездила на гастроли и в другие большие города. Но то, что стоит перед глазами сейчас, — это зал Берлинской оперы. Она только что приехала из Дрездена. Штраус был очень доволен, что доверил ей эту роль. Ей? Этому хилому, изможденному телу с полностью расстроенными нервами, с этим лицом, отекшим от голода и лишений? Неужели она в самом деле была когда-то красивой, элегантной женщиной, какая может только присниться во сне? И во что труднее всего поверить — неужели она умела когда-то держаться с таким достоинством? Спокойно смотреть в лицо человеку и не смущаться при этом? Она, которая сидит сейчас скорчившись, с сердцем, скованным тисками ужаса и отчаяния, — неужели то была она? Она делает резкое быстрое движение — словно хочет вырваться из цепей этого жалкого существования. Хочет подняться на ноги, освободиться. Дети сразу же хватают ее за руки. И тащат назад.

— Мамочка! — слабым голосом шепчет Катюша. — Не уходи, мамочка. Я боюсь бомб.

Ах, да. Бомбы…

— Мамочка, — хнычет и Алекс, — хочу спать в своей кроватке. Здесь холодно и все время кусают блохи.

— Блохи? Какие блохи? — растерянно переспрашивает она. — Откуда могли взяться блохи, Алекс, маленький мой?

— Наверно, перешли от Микки. Помнишь, когда он встряхивался и чесал лапой ухо, Фреда говорила, что ловит блох?

Но она такого не помнила.

— Успокойся, Фреда ошиблась: у Микки не было блох.

Почти равнодушно она вспомнила о живом неукротимом комочке, подарке, сделанном Алексу Гвидо во время съемок фильма о Марии Малибран. Но судьба настигла и этого щенка: из оазиса тишины и покоя, каким казалась съемочная площадка и места вокруг нее, его привезли сюда, в чужую страну, привезли, чтоб потерять. Веселый товарищ по играм Алекса пропал во время одной из бомбежек.

— Хочу в свою кроватку, — снова захныкал мальчик.

— Не действуй нам на нервы, Алекс, — подражая Фреде, принялась успокаивать его Кетти. — Разве не знаешь, что там бомбят?

Алекс похныкал еще какое-то время, недовольно сопя, потом, кажется, задремал. Но вдруг зашептал сквозь слезы:

— Мамочка, мама! — Значит, не уснул, все время терзался своими мыслями. — Как ты думаешь: Микки вернется? Когда кончатся бомбежки, вернется и он, и папа! Правда, мама?

— Да, малыш, да, бедный мой мальчик. Когда кончатся бомбежки.

Но кончатся ли они когда-нибудь? Будет ли конец этим лишениям? Бомбоубежище. Голод. Бомбы. И никакой — ниоткуда — помощи. Но нет, неправда! Успокоение есть — в самой себе, в таком нереальном, но полном волшебства мире вымысла, снов, химер. Когда-то, в юности, только там она находила утешение. И сейчас, кажется, тоже. Но ведь рядом дети… Что думают они? Разве умеют они жить грезами? В их распоряжении ведь пока еще так мало приятных воспоминаний. Впрочем, так же, как и неприятных. Они еще не успели как следует составить истинное представление о мире, в котором живут. Поэтому она мечтает и за них. И мечты эти должны быть успокаивающими, должны спасти душу, если не сумеют сохранить тело. Но лучше всего было бы удрать, уйти вместе с Фредой и детьми из этого проклятого богом города. Вырваться отсюда и оказаться на альпийских лугах где-нибудь невдалеке от хуторка Фреды. Высоко-высоко, у самого солнца, сверкают покрытые снегом горные вершины, но здесь, пониже, тепло и хорошо. Луг сплошь покрыт белыми и голубыми звездочками анемон и ромашек. Пахнет молоком и земляникой. Ягоды прячутся под крупными зелеными листьями. Сначала она не может найти ни одной. Но Тали находит очень быстро и смеется над ее нерасторопностью. Но нет, все это происходит не в Каринтии. Земляника росла в имении родителей Тали. В Валя-Дическу. Ослепительная вспышка света выхватывает из тьмы улыбающееся лицо Ляли на фоне обожженной, полуразрушенной стены. На фотоснимке четко виден ряд пустых оконных проемов. Их так много сейчас и здесь! И можно видеть наяву каждый день. Возможно, сегодня превратятся в зияющие дыры и заклеенные бумажными полосками окна квартиры, в которой живут они. Вернее, жили до наступления этих страшных дней. Жизнь была полна тревог и волнений, но какой счастливой кажется она сейчас? Возможно, обвалятся и стены над этим глубоким подвалом, в котором они прячутся!