Пустующий трон - Кен Лю

– Смерть дара-рааки! Мы превратим Укьу-Тааса в обитель блаженства!

Наро и кулеки помчались к молящимся жрецам и монахам, живо размахивая булавами и топорами. Раздались тошнотворные звуки ударов. Мольбы сменились криками, которые один за другим резко обрывались.

Что-то промелькнуло в глазах сокола. Отчаяние? Жалость? Ужас?

Как только Кутанрово с бессмысленным вызовом замахнулась палицей на гигантскую птицу, та ловко уклонилась в сторону. Могучий поток ветра сбил женщину с ног. Громко вереща, минген развернулся и улетел прочь, скрывшись на противоположном берегу.

Кутанрово поднялась, отряхнулась и рассмеялась.

– Смерть дара-рааки! – кровожадно скандировали воины льуку.

Кутанрово подошла к молча стоявшему на коленях настоятелю, которого била дрожь.

Заметив приближение тана, тот в порыве самоуничижения принялся отбивать земные поклоны.

– Ваш бог вас не спасет, – объявила Кутанрово, взмахнула палицей и проломила настоятелю череп.

– Прошу, не заставляй меня, – умолял Тиму.

– Так надо, – шепнула Танванаки, преграждая мужу путь к отступлению.

Они стояли перед ямой. Та выглядела ужаснее, чем в кошмарном сне. Дно устилали обломки статуи Киджи. Поверх них лежали свитки и книги, в которых содержалась религиозная и культурная мудрость тысячелетия. Помимо храмового книгохранилища, были разорены также дворцовая библиотека и частные собрания аристократов. А на книги и свитки были сброшены обезглавленные тела священнослужителей, включая настоятеля. Все это залили горючим маслом, которое, смешавшись с кровью, мозгами и кишками, издавало тошнотворный запах.

С другой стороны ямы сидели рядами, преклонив головы, оставшиеся служители храма Киджи. Позади них, также на коленях, выстроились несколько ученых, кого карателям Кутанрово удалось изловить по деревням. От продолжительного крика они потеряли голос да и вообще утратили желание бороться. Большинство напоминали сейчас деревянных кукол. За их спинами Кутанрово призывала собравшихся воинов льуку как можно громче скандировать победные лозунги.

– Умоляю, – Тиму повернулся к жене, – я не могу.

Танванаки лишь протянула ему зажженный факел.

Тиму помотал головой. Ему хотелось отступить, но позади зияла яма.

– Если ты не сможешь, – сказала Танванаки, – тогда Кутанрово казнит всех, кто остался по ту сторону. Она доказала, что все они изменники. Надо соблюдать уговор – это все, чего мне удалось добиться.

– Неужели ты веришь, что эти люди и впрямь изменники? Да Вира Пин и Нода Ми просто-напросто сдали их, чтобы спасти свои шкуры!

– Не важно, во что я верю, – устало, с надрывом ответила Танванаки. – Слышишь клич? Воины подчиняются только Кутанрово, я не смогу их остановить.

– Куда подевалось твое сострадание? Твое умение видеть чужими глазами, чувствовать чужим сердцем?

На миг Тиму заметил, как холодная решимость в глазах Танванаки угасла, как в них промелькнула искра надежды, которую он когда-то разглядел в ее душе. Ее губы дрогнули. Но искра тут же померкла, и лицо супруги вновь превратилось в беспощадную маску.

– Я дочь своего отца, – проговорила она. – Мне нельзя показывать слабость и позволять чувствам разрушить мечты моего народа. Тебе тоже нельзя. Если хочешь спасти остатки своего народа, делай, как я прошу.

– Но ты просишь меня назвать владыку Киджи ложным богом, а Кона Фиджи объявить лжецом. Разве я могу так поступить? Владыка Киджи с незапамятных времен покровительствовал этим землям, а Единственный Истинный Мудрец считается учителем учителей. Ты просишь меня совершить святотатство над собственной душой. – В его глазах промелькнул странный блеск. – Я и так слишком многое тебе позволил. Ты утверждала, что безумие Кутанрово сойдет на нет, но оно, напротив, лишь все растет и растет. Сначала Вира Пин и Нода Ми выдали шестерых учителей, тайно обучавших учеников. После пыток эти шестеро назвали шестьдесят сообщников. Эти шестьдесят под пытками выдали шестьсот изменников из числа храмовых служителей и придворных наставников. Теперь ты требуешь, чтобы я подтвердил и заверил эту ложь. Я не могу. Не могу, и все тут.

Правая рука Тиму потянулась к поясу, нащупав рукоять писчего ножа. Против меча или палицы тонкий клинок бессилен, но, вонзив его в шейную артерию, можно было запросто покончить с собой.

Пальцы Танванаки быстрее молнии сомкнулись на запястье Тиму, не позволяя ему пошевелить кистью. Пэкьу притянула супруга к себе.

– Тиму, послушай, – шепнула она ему на ухо. – Если ты думаешь, что твоя смерть положит конец насилию, то это не так. Знаешь, что будет после твоей смерти? Кутанрово продолжит находить новых изменников среди чиновников, министров, писарей и священников, пока весь государственный аппарат Укьу-Тааса не рухнет. Некому станет восстанавливать оросительную систему, некому будет распределять провизию по деревням, пострадавшим от мора и засухи, некому будет даже заступиться за местных, если на тех захочет выместить злобу какой-нибудь наро или кулек. Начнутся восстания, новые массовые убийства, по сравнению с которыми то злодейство, что ты сейчас видишь перед собой, покажется милостью.

Тиму пытался вырваться, но не смог.

– Кутанрово наплевать, если так случится. Она будет только рада, если прольется больше крови. Но ни я, ни Гозтан, ни Воку, ни даже Вира Пин с Нодой Ми – никто из нас не хочет такого будущего. И только ты можешь предотвратить катастрофу.

– Каким же образом? – Тиму продолжал вырываться.

– Прямо сейчас местные жители напуганы, растеряны и разгневаны. Прямо сейчас чиновники ошарашены, они колеблются, не зная, выживут ли. Но мы с Вирой Пином и Нодой Ми придумали, как удовлетворить запросы Кутанрово, избежав новых смертей. Нужно сдать ей душу Дара. Если ты публично осудишь Киджи и Кона Фиджи, то крестьяне поверят, что наши боги сильнее ваших, а чиновники перестанут чувствовать вину за предательство идеалов морализма. Они смогут убедить себя, что поступают так, как велит император, что попросту следуют его приказам. Народ Укьу-Тааса будет спасен.

– Ты просишь меня стать символом, дать оправдание позорным соглашениям и повод обелить преступления против морали.

– Я прошу тебя поступить правильно.

Тиму прекратил сопротивляться. Его лицо застыло, превратившись в маску боли.

– О боги! О боги! – повторял он. – Отец, мама, учитель Рути, что же мне делать?

Танванаки приобняла его:

– Ты справишься. Я знаю, ты сильный.

Император Такэ с каменным лицом подошел к краю ямы. Зачитал составленную Вирой Пином прокламацию, в которой признавал ошибкой свой моральный бунт против льуку и обличал ложные слухи, в которых освободители Укьу-Тааса выставлялись злыми и подлыми. Он объявил, что отныне язык льуку остается единственным разрешенным на островах Руи и Дасу, что боги Дара ложны, а Кон Фиджи – презренный обманщик. Затем он швырнул в яму зажженный факел и наблюдал, как пламя пожирает все ее содержимое.

На другом краю ямы воины льуку оглушительно заулюлюкали. Кутанрово широко улыбнулась. Танванаки подошла к ней, обнимая напуганных и смущенных Тодьу и