Пустующий трон - Кен Лю

вновь взять в руки оружие ради Дома Одуванчика? Разве не я отменила указ, запрещающий платные юридические услуги? Мы не всеведущие боги из жреческих легенд, поэтому ошибки неизбежны.

– И что мне теперь делать?

– Сама сообразишь, – ответила Джиа. – Чутье подсказывает тебе проводить решительные реформы, одним махом устранять любую несправедливость. Само по себе это неплохо. Но когда осознаешь, что твоя ошибка влияет на судьбы многих людей, приходится нести за это ответственность.

На следующий день секретарь предусмотрительности поразила всех новым заявлением. Теперь на Великой экзаменации позволялось писать как разговорным языком с помощью букв зиндари, так и логограммами классического ано – более того, оба варианта допускалось смешивать. Судьям строго-настрого запрещалось при оценке отдавать предпочтение тем или иным вариантам.

Хотя заявление сие было сделано в форме официального указа, оно, очевидно, означало полную капитуляцию перед протестующими, и кашима соответствующим образом отпраздновали победу. Рэдзу Мюи пронесли по улицам Пана на плечах товарищей, и празднество затянулось до утра. Наутро сонные похмельные студенты выстроились перед Экзаменационным залом.

Однако вместо Дзоми Кидосу поприветствовать их вышел премьер-министр Кого Йелу. Дзоми выпустила второе заявление, в котором порицала себя за халатность, приведшую к отсрочке Великой экзаменации, а также уничтожению собственности ученого квартала Пана. Она взяла на себя ответственность за протесты и обязалась уплатить большой штраф. Также она обратилась к императрице с просьбой урезать себе жалованье, что было выполнено. Наконец, она добровольно лишилась всех привилегий, полагающихся главному экзаменатору, и запретила себе участвовать в дальнейших экзаменационных процедурах.

Жители Пана, включая ученых, еще несколько дней назад осыпавших секретаря предусмотрительности проклятиями, теперь сочувствовали ей. Сказители в чайных домах пересказывали щедро приукрашенные истории о ее проступке и последующем самонаказании, выставляя Дзоми образцовым министром-моралистом (не забывая процитировать крылатое выражение «зубы на доску»). Наиболее уважаемые ученые требовали у двора смягчить наказание. Юридическая коллегия составила новые предложения по использованию букв зиндари в повседневной жизни.

Но сама Дзоми была вполне удовлетворена наказанием. После провальной идеи с Великой экзаменацией она попросила Джиа на время отпустить ее из Пана, позволив продолжить научные изыскания в Императорских лабораториях Гинпена.

– Я слишком долго находилась при дворе. Мне не по нутру манипуляции общественным мнением и закулисные интриги. Я не собираюсь уходить с поста секретаря предусмотрительности, но хочу работать в более спокойных местах. Разрешите мне посетить имперские лаборатории на других островах, вернуться к моим любимым машинам и коллегам-инженерам. Позвольте опять почувствовать радость новых открытий, как чувствовала ее Мими.

Императрица не возражала.

– Джиа, не забывай о своем обещании.

– Не забуду, подруга. Я состарилась, но из ума пока еще не выжила.

– Тогда почему ты постоянно переходишь дорогу Фиро? Почему не пытаешься с ним договориться?

– Словами не растолкуешь то, чему можно научиться только путем проб и ошибок. Фиро слишком легко все дается. Пусть учится на собственном опыте, как Дзоми Кидосу.

– Ты строишь какие-то сложные козни, плетешь интриги внутри интриг. Я больше не понимаю, что ты думаешь на самом деле. А может, и никогда этого не понимала.

– Сото, дай мне еще немного времени. Совсем чуть-чуть.

Глава 30

Яма

Остров Руи, гора Киджи, побережье озера Аризузо; третий месяц девятого года правления Сезона Бурь и правления Дерзновенной Свободы (двадцать шесть месяцев до открытия прохода в Стене Бурь)

Прошло три дня с тех пор, как убрали статую Киджи. Целых три дня понадобилось команде местных плотников под присмотром льуку, чтобы изрубить деревянного идола на достаточно мелкие куски и сбросить их в гигантскую яму, специально вырытую на берегу озера.

Группы запуганных жрецов, монахов и монахинь в изодранных одеждах выносили из храма сундуки с книгами и тоже кидали их в яму. То и дело кто-нибудь из них колебался и останавливался; тогда надзиратель угрожающе надвигался на нарушителя, и бедняга поспешно продолжал работу.

Помимо откровений, оставленных многими поколениями жрецов и настоятелей, в этих книгах также содержались результаты многовековых наблюдений за маршрутами и пищевыми предпочтениями соколов-мингенов (считалось, что они помогали прорицателям, а также послужили инженеру Кино Йе, который, изучая их, открыл тайну подъемного газа), за уровнем воды в двух озерах на горе Киджи, за различными видами рыб, моллюсков, птиц, насекомых и цветов, обитающих и произрастающих в окрестностях. Среди текстов были размышления о смене времен года, стихи эпохи войн Диаспоры, редкие каллиграфические копии классики ано, выполненные великими писцами, и даже письма членов королевской семьи эпохи государств Тиро. Храм был хранилищем культуры Ксаны, как ранее назывались острова Руи и Дасу.

С берега вдруг взлетел сокол-минген, направляясь к яме, куда вереница священнослужителей подобно муравьям стаскивала книги. Птица принялась с громким криком кружить над ямой.

Все застыли, наблюдая за происходящим, и даже надзиратели-льуку разинули рты. Соколы, коренные обитатели берегов озера Дако, редко долетали до Аризузо.

Громадная птица спикировала вниз, промчавшись над головами людей, и полетела обратно к озеру, обдав зевак мощным ветром.

Жрецы и монахи дружно упали на колени и принялись молиться, ведь сокол был пави владыки Киджи, покровителя Ксаны.

– Спаси нас, владыка Киджи! – вдруг возопил настоятель, которого также отправили таскать сундуки. – Спаси нас!

Один за другим к нему присоединились другие жрецы и монахи. Мольбы о помощи слились в единый жалобный вой, с каждой секундой все нараставший.

Кое-кто из наро и кулеков льуку был настолько потрясен при виде гигантской птицы и внезапного неповиновения местных, что не знал, как быть дальше. Некоторые и сами попадали ниц.

Взмахивая могучими крыльями, сокол неторопливо развернулся над озером и снова спикировал на толпу.

Кутанрово подбежала к краю ямы, сняла костяную палицу и обеими руками подняла ее высоко над головой, не мигая уставившись в глаза приближающейся птице.

– Вотан, пригнитесь!

– Вотан, это опасно!

– Пернатая тварь не знает, кто вы!

Кутанрово пропустила мимо ушей перепуганные крики воинов льуку и стоны местных. Она не видела ничего, кроме надвигающегося на нее сокола. Птица выпустила когти и распахнула острый, как громадный клинок, клюв.

– Вотан-ру-тааса, вотан-са-тааса! Как называется топор нашего пэкьу-вотана? – вопросила отважная женщина.

– Лангиабото, – в замешательстве отозвалось несколько голосов.

Сокол был уже совсем близко, заслонив крыльями половину неба перед глазами Кутанрово. Однако та не дрогнула.

– Разве мы забыли, кто мы есть? Наша сила в нас самих! – воскликнула тан. – Смерть дара-рааки! Мы не боимся их ложных богов!

– Смерть дара-рааки! – с нарастающей уверенностью принялись скандировать другие голоса.

Кутанрово уже чуяла зловонный рыбный запах, исходивший из пасти сокола. Огромные паруса крыльев полностью заслонили солнце. Кутанрово вперила взгляд в холодные, бесчувственные глаза гигантской птицы