Голаны - Моисей Винокур

Раз приходит хозяин кичи. На цирлах. Постучался и говорит:

- Микилианджело Перелмуттер!

- Н-ну?

- Ваш срок весь вышел!

- Ну?

- Все бумаги оформлены, и такси за забором стоит!

- Ступай, - говорит Мики Перелмуттер. - Я подумаю.

У хозяина понос по жопе течет, а Мики Перелмуттер делает предложение, от которого невозможно отказаться:

- Я, - говорит, - хочу с контингентом посовещаться, но чтоб администрации духу не было! Такси, - говорит, - пусть въедет и ждет на вахте. Да покормить водилу не забудь!

Как мы прощались, читатель!!! Как прощались!!!

Для каждого теплое слово нашел!

- Пьянь ты, Моисей Зямович! - говорит Мики. - Пьянь! И нельзя тебе оружие доверять.

Я стою, и скупые мужские слезы (грамм сто, не больше) льются вовнутрь, обжигая гортань.

Остограммился, а Перелмуттер утешает:

- Пьяница проспится, - говорит, - а пидор - никогда!!! Прибей, говорит, - слова эти на дверном косяке сердца твоего. И сынам сыновей своих передай: пусть куда угодно идут, только не на соглашения!

Кем, ты думаешь, читатель, стал такой калибр на свободе? Ну?

А я отвечу: Микеланджело Перелмуттер стал Эсквайром!!!

Купил на Масличном бугре четыре могилки и сдает их помесячно.

Как меблирашки. Для репатриантов.

Ибо сказал Коэлет: Суета сует и всяческая суета... Да.

Однако я отвлекся.

Третьего дня вызывают меня натощак к референтше по делам заключенных тунисайке по имени Мизи Барехов.

- Фарадж, - говорю надзирателю, - за что ты меня к ней тащишь? У меня по режиму ни одного нарушения нет. У меня к референтше нет никаких вопросов. Почему ты меня к ней тащишь?

- Ничего не знаю, - сказал выводной Фарадж заячьей губой. - Велела привести и все. Шевелись.

Шустрю, сворачивая сырой матрац и мокрые одеяла (сезон дождей на родине), а мы с Йосенькой на бетонном полу под окном. Рожу ополоснул и готов.

Йоська мне носовой платочек сует зашмарканный: "Обоссы, отожми и притырь, - поучает. - Не ты первый... " Выхожу из будуарчика, а племя махровым антагонизмом кипит, и это, пожалуй, требует объяснения. Не нервничай, читатель, сейчас объясню.

Дело в том, что камера наша нищая до святости. У козырных хронический криз. Дрищут и блюют, а "джяджя" больших тюремных деньжищ стоит. Аж пятьдесят пачек ларьковых сигарет!!! (Нюхни, читатель, в должок, если ты молод, белокур, средней упитанности и либерал-гуманист.) Адолан, опять же, не всем и не вволю. Вот на махнаке и порют вены, да к референтше Миздаенет Барехов просятся... на шару.

Дело в том, что госпожа референтша обладает природным даром анестезии!

Госпожа референтша имеет моду беседовать с заключенным сидя и исключительно лицом к лицу. Вплотную. У нее мнение, что это сближает!

Тунисайка раскрывает пасть, и оппонента обуревает восторг! Были счастливцы на зоне, неделю летали на дармовом ширеве! Не референтша, а газопровод Бухара - Урал!

И вот зайцегубый Фарадж волокет меня к референтше.

Референтша сидит, понимаешь, и ждет, а меня за каждой калиткой шмонают с пристрастием. В коридоре управления опять же приютили в закутке, но только хитрожопой машинкой с зуммером, и впустили.

Стою и недоумеваю. По коридору туда и сюда, а потом сюда и туда, но уже с подносом, тусуются какие-то странные зеки в опрятной глаженой робе, с чистобритыми ряшками апикорсов, и выглядят абсолютно не задроченными!

Стою и недоумеваю.

Тут ко мне подходит неизвестный Бен-Ами с мальбориной на губе и на ухе, а в "чердачке" нагрудного кармана их целая россыпь, и принимается шантажировать меня за сигарету.

- Ответь мне, бахурчик! - говорит. - Почему ты молчишь и не отвечаешь?

Ну, в натуре, думаю, что может быть такое, чего в природе быть не должно, но есть? Вроде бы Бен-Ами, но из черепа радар цветет синими пестиками Чака-лака.

Мистика, думаю, и бред Айзика Азимова. Остановилось солнце над Тель-Мондом, а луна над тюрьмой Аялон в долине дарвинизма!!!

Но Фарадж не дает нам шанса скрестить лясы. Из-за заячьей губы такие вульгарные слова вылетели, что я покраснел и потупился. Хам!

Так и не поговорил я с мистическим зеком. Разошлись, унесенные ветром, и слава Б-гу. Какая мистика может быть в наше время? Окромя домашнего ареста? Йосенька Абрамович утверждает, что в его время мистика была повсеместно. "Хуй без ног, а стоял!!! А теперь только фуфель и суета!"

В таком смятении души меня вводят в лабораторию госпожи Барехов и плотно закрывают дверь.

- Ох, и нудник ты, Винокур! Ох, и нудник!!! - бросается мне на шею волкодавка. - И жена твоя нудница! Прям скоты!!! Вам мало, что свадьбу в Тель-Монде отгрохали за счет Шабаса? Вам этого мало?! Теперь вам приспичило личное свиданье! Ты сядь, сядь. Я хочу знать, почему я должна дать личное свидание преступнику?!

Под дышлом закона забыл занавеситься Йоськиным платочком обоссанным и теперь вынужден, лох, вести диалог с открытым забралом.

- Госпожа референтша! - говорю. - Разве можно ставить вопрос торчком на такую интимную тему? Тебе ли не знать, что узник в Сионе приравнивается к матросу, уходящему в плаванье дальнее! Позволь, - говорю, - сбегать в Вав-штаим и все обосновать по-науч... уч... уч...

Дыхание тунисайки вязнет в моей бороде, как туман в болоте... и - чу... чу!... Чу, бля, начали порхать и гнездиться вальдшнепы...

... между Сциллой и Кусохтак... грот-мачту в чистой воде реет Санта-Мария красавец-корвет... лишь молодой гусар... в Потьме... четыреста суток шизо в одном бюстгальтере... коленопреклонен... ный и даже зубы есть у него... причастный к тайнам, плакал ребенок... пивень ты, пивень... решетки из золота - это только решетки... ребенок затих и расставил ноги... тут его Анатоль и помиловал, аккуратно, чтоб не забрызгаться...

- Никуда не отлучайся!!! - вскрикнула референтша и шуганула мне "гонки". К моим заботам только побегушника не хватает. А ну, бухти по памяти! У меня еще заплетается язык и вместо "референтша" я боюсь ненароком сказать "пидорша", но я овладеваю собой во имя любви.

- В первых главах священной книги Нида говорится о правилах приличия в еврейской постели. Так сказать - наука о введении, и это мы опустим.

- Ничего не опускать! - нервничает референтша.

- Не будем, так не будем. Воля твоя. - Я - невольник.

И вот я сижу и проповедую тупице, что смертью умрет каждый, кто выплеснет шлихту всуе.

- Ха-ха-ха-ха-хуй! - залилась референтша. - Был прецедент в Шабасе?

- А как же! - отвечаю. - Онан! Первый зек.

- Дальше!

- И если еврей бросит на женщину вагинальный взгляд, то у них родятся чада со свирепыми ряшками! Раз!

А если еврейская женщина спуталась с начальством в неурочные дни, то у нее выпадут волосы и матка, и чресла, и истребится имя ее в народе, и это мерзость для Господа!!! Два!

Вижу, тунисайка влетела в паранойю и вспотела. Почти не дышит - так ее мудохают сомнения.

- И расплата за грех - скилла!!! Три!

Референтша бледнула лицом и не смотрит в глаза. Все, думаю. Моя! Теперь только не перепрессовать!

- Вот вы приводите всякую шушеру по собственному желанию и с корыстными целями на зону, а за флажки не пускаете. Посмотрели бы, как несчастные невольники мучатся и портят зрение, когда ночи напролет иголками из отходов формайки в поганом свете прожекторов шьют шлепанцы-снегоступы из чего попало, только бы не оскользнуться в душевой на шлихте и не поломать себе ноги и становый хребет!

Здесь не Гулаг, госпожа Барехов. На аэросанях далеко не поскачешь! Не надо говорить и отвечать, госпожа Барехов. Ибо я тебе отвечу.

Вот ты, гордая женщина из Магриба! Офицер. Мать. Как может польская банда из Высшего суда справедливости держать весь срок в категории "Алеф" репатрианта из-за подержанной ракеты? А?

Да они забыли и помнить не хотят, сенильные пердюки, что сделал нам Амалек, когда мы вышли из Египта! Мы шлялись сорок лет и не поспевали хоронить друг друга, а блядюшки из Газы жрали жирный фалафель у нас на глазах и заголяли ляжки!

Кто прессовал Мойшу Рабейну и пошел на соглашение?! Мы? Нет, госпожа референтша. Это сделали румыны! Племя смычка и отмычки!!! Храм сожгли мамалыжники в беспричинной ненависти!!!

Тунисайка зарыдала.

- Скажи еще что-нибудь! - умоляет бедная женщина. - Твои слова слаще баклавы! Говори, и я все для тебя сделаю.

- Когда супругу запустишь?

Референтша задумалась и шмаркнула в подол казенной юбки.

- В ночь с двадцатого на двадцать первое февраля. С шести вечера до шести утра. Готовься.

- Бехаят раббак, Мизи. Ведь с любовью не шутят!

- Слово офицера.

Я встаю, вытягиваюсь во фрунт и оговариваю детали.

- Мизи, - говорю, - там за стенкой Иван Воскрес. Это супругу не смутит? Дирбаллак!

- Не надо бояться, хабуб, - провожает меня референтша к двери. Иван на цепи. Демьянюк уже не буянит.

... И вот я пишу жене письмо. На древнееврейском языке. Консультацию получаю у Йосеньки. Ивритских ласковых слов в моем багаже нет. Благо, читать и писать научили в Тель-Монде.