Голаны - Моисей Винокур

Банкует на ксесе Шломо. Нарубил табак безопасной бритвой. Разогрел катыши гашиша над пламенем свечи. Месит новую ксесу. Засыпает конус форсунки с горкой, с притопом - чего жалеть? Старый - окочурился. Новый - сиди да меняй.

Банг-банг! - сосет Антуан, араб-христианин из Галилеи. - Банг-банг!...

Он удерживает в себе дым до конвульсий. Это его праздник - христианский канун. А мы - жиды, нам всегда нравились гойские праздники.

Теплая бутылка "банга", прокрутившись у терпигорьцев, зажата в моих руках. Ксеса от Шломо, и пламя зажигалки от Шломо запаляет стартовую смесь. И вот с бульканьем втекает в душу дым. И мгновенно, почти мгновенно тебя заливает невесомой тихой волной безразличия. Это поначалу. А потом отчаянно хочется жрать. Если гашиш хорош, тебя волокет тайфун обжорства. Торнадо! По кускам общакового хлеба, смазанного майонезом. И нет сил соблюсти себя. И еще раз - банг-банг! Хаваем вчетвером. Давясь кусками. Не испытывая стыда. Банг-банг!

Вскипела вода. Дежурный сержант-эфиоп подходит к решеткам двери.

Сержант продрог, ему невтерпеж хлебнуть горячего пойла.

- Яй-я! - дразнит Шломо конвейерной кличкой надзирателей-эфиопов. Зачем ты на ночь пьешь кофе?

- Я замерз, - не врет шакалюга.

- Ну что, мужики, нальем?

- Налей, иво мама ибаль, - не возражает Альбертия. И снова на иврите: Он ведь тоже пожизненно с нами.

Антуан, не вставая, проталкивает пластмассовую чашку в щель под прутьями дверной решетки. Сержант берет и уходит.

Он получил свое, и ему до фени, что внутри камер. Не орут - значит, спят. Банг-банг! - кочует по кругу уголек милосердия. - Банг-банг! Шломо, Антуан и Альбертия - душегубы с приговорами в вечность. Шломо - с прицепом плюс пятнадцать. Выпало чеху отбацать первую четверть срока - до отпуска. Вышел. Девицу с голодухи внаглую оттрахал под пистолетом. За любовь и "смит-вессон" довесили пятнашку. Ему, кроме штрафняка, ничего в подлунном мире не светит. Только выход ногами вперед. Может быть, у восточно-славянских семитов и маманю задолбить не западло, но с таким протоколом в руках на зоне шибко не раскрутишься. А так - мужик как мужик.

Антуан и Альбертия - романтики. Альбертия заколбасил свою жену. Антуан сделал "маню" жене своего хозяина. По обоюдному согласию с хозяином.

Антуан - молчун, в камерные разборки не впрягается. А Альбертия в период летнего обнажения блатует наколками, как шкурой тигровой. Расписан от пальцев ног до головы.

Тузом козырным выколота на груди справка. По-русски. Типовая справка, выданная кулашинским сельсоветом о том, что Альбертия такой-то- вор в рамочках. И заверена печатью. Если очень внимательно присмотреться - круглая печать сельсовета Кулаши.

Четвертым в новогоднем кайфе - я. Кусок... из Комсомольска-на-Амуре. Приговор: два года за хранение противотанковой ракеты "лау". Слегка подержанной реактивной ракеты. Я ежедневно, ежеминутно ощущаю свое ничтожество. Жильцы штрафного блока Вав-штаим не воспринимают меня как реальность. Я для них даже не пассажир. Просто так - нихуя из Снежной страны.

Банг-банг! - по третьему кругу идет бутылка. - Банг-банг!

- Что, мужики, - говорю, - случалось ведь с нами раз в жизни влететь в непонятное? В такое, что сколько ни мни задницу, его не стряхнуть?

- Куда ты едешь, дорогой? - проверяет Альбертия. - Что ты имеешь в виду?

- Про такое, что было за чертой? Что приходит по ночам и пугает. Про НЕ ТО.

Гашиш распирает виски. Я уже на большой высоте. С мягкими провалами в воздушных ямах кейфа. И сидящие в кругу кажутся мне милягами. Чувство сострадания и симпатии охватывает меня. Я понимаю, что становлюсь зомби. И не сопротивляюсь.

Банг-банг! Банг-банг! Банг-банг!

- ... Лет восемь назад гоняли нас на строительство блока "хей", вспоминает Шломо. - Блока психиатрии. Глухонемой островок для уже незрячих. Льем бетон для счастливчиков, а у амалеков - рамадан. Днем не жрут, ночами чавкают и галдят - не заснуть. Помню, это было в среду. Ночью. Смотрел я фильм по телевизору в иксе одиночном. Даже название запомнил: "Мужчины в ловушке". Видели? Там четырех вольняшек попутали бродяги в тайге. Кого задолбили, кого опидарасили. Очень хороший фильм. Ну, а после кино, сами знаете... Выгнали во двор перед сном пробздеться. Все как обычно: потусовались, покурили. Посчитали нас да заперли.

Свет в коридоре в решетки моей двери подсвечивает который год. Койка. Тумбочка. Телевизор. Торчок и фотография Саманты Фукс. И еще - в тот вечер сильно болела голова. Уснул. Не помню, сколько времени прошло. Проснулся от того, что кто-то ходит по постели. Открываю глаза. Знаю, что открываю глаза - и ничего не вижу. Ни света сквозь решетки, ни сисек Саманты Фукс. Гуляет подо мной матрац, продавливается. Чувствую, что-то небольшое, килограммов тридцать весом. Ладони приложил к лицу - чувствую ладони. Все равно - тьма. А койка скрипит. Проминается. Страх меня инеем приморозил. Падалью несет, ребята, будто хомут надели из дохлой кошки. Все, думаю. Со свиданьицем, доктор Сильфан. Хапнул Санта-Марию. В недостроенный корпус "хей" упакуют с паранойей. И в фас, и в профиль.

Потянулся за заточкой под подушкой. И, может быть, впервые по ляжкам кипящий понос потек. И - я вам уже говорил - ничего не вижу. Вдруг паскуда эта как рванет за руку. Слетел я с койки, ебанулся головой о стенку. И отключился.

- Врет все, хуеглотина! - вскрикивает обшмаленный Альбертия. - Зачем на ночь такое рассказывать?

- Заткнись, придурок, - вмешивается Антуан. - Дай Шломику доехать до конца.

- ... Очухался от боли под мышкой. Вздулась лимфа, горит. На койку я уже не ложился. Сидел до утра, прижавшись к стене. Держал двумя руками хинджар и трясся.

- Чего ж не позвал выводного, - подъебывает Антуан.

Шломо смеется. В этом мире нельзя просить помощи. Ни у кого. Соблюдающий себя зэк помощи не попросит. Тем более у выводного.

- Это тебе померещилось, - не унимается Альбертия.

- Продрысни на хуй! - закипает чех на полном серьезе.

- Что же это было, Шломо?

- А хер его знает!... Утром на разводе встречаю козырных: Сильвер. Киш. Гуэта. Коэн. Жмутся мужики, как сучье подзащитное, блядуют глазами да сигарету об сигарету прикуривают. Подхожу.

- Что, братва, хороша ночь была?

- Не вспоминай! - обрывает Гуэта. - А начальника по режиму дергать надо. И срочно.

- Так мне это не приснилось?

- Нет, - сказал Гуэта. - Но вспоминать не смей. На работу не идем.

Ну-ну... На работу не идем. Сержант в крик: "Саботаж! Балаган!" ... на работу не идем. Трешь-мнешь, но Карнаф прибежал. И ларьком грозил обделить, и свиданьями. Цим тухес.

- Завари дверь арабского отсека, - орем в одну глотку, - и щели не оставляй. Руби им дверь хоть из своего кабинета, а нас - отдели... Вот какая была история, - заканчивает от своего непонятного Шломо и трамбует в банг новую порцию. - Только дверь с той поры занавесили листовым железом.

Бутылка банга ходит по кругу, и мне, опейсатевшему в тюрьмишке Тель-Монд, мерещатся мочащиеся к стене амалеки, помилованные Шаулем на поножовщине в Газе. Пророк Шмуэль и проклятье на вечные времена. На барашков жирных позарился красавчик-царек от плеча выше любого в Израиле, а платить паранойей моему Шломику.

- Теперь, Лау, рассказывай ты, - объявляет Антуан. - Ты замутил на ночь глядя, вот и вспоминай про свое.

Что могу я рассказать этим людям с приговором в вечность? За год моей отсидки за забором ничего "абсурдного" со мной не произошло.

Шломо греет меня двумя новыми затяжками, и я влетаю в историю 17-летней давности.

- ... Гнали танки на маневры из Джулиса в Бекаа. Напарник Натан катал в покер всю ночь накануне и за руль не садился. Перли на подъем до Иерусалима, гудели в Рамат-Эшколь, вывернули на затяжной спуск до Иерихона и давай упираться и осаживать стотонный комплект. Это был мой первый спуск к Мертвому морю, и когда запарковались против ворот базы Гади, я понял, что ничего тяжелее и серьезнее этого спуска в жизни не проходил. Натан отоспался, но чувствует, сукачок, что перепрессовал. Схватил тендер сопровождения и говорит:

- Давай, Мишаня, я тебе город Ерихо покажу. Тебя здесь еще черти не носили.

- Давай, - говорю, - только с тебя банок пять "Амстеля" причитается за порванную жопу. Давай, поехали!

Похватали "узи", пристегнули рожки и поехали. Наваливаем в Иерихон. Базар да лавки, банк да ратуша. Вонь мочи и кислятины, как на всех мусульманских стойбищах. От Ташкента до Иерихона.

- Натанчик, - говорю, - ну скажи, был я в Ерихо?

- Нет.

- Вот и я говорю, что нет! Только смотри, чтоб крыша не поехала...

- Перегрелся ты, брат, на спуске. Давай, сначала пивком остынь.

Ну, подходим. Натан трекает по-арабски. Пакет кофе с гэлем купил, сигареты, пиво. Стоим, пьем.

- Так что, Натанчик, был я в Ерихо?

- А хуй тебя знает, - говорит мой напарник Натан, - но с тех пор, как я тебя знаю, могу забожиться, что нет!

- Натан, - говорю, - и я знаю, что не бывал никогда. Только там, с тыльной, с обратной стороны улицы, прямо напротив лавки этой, есть кузница. Старая прокопченная кузница. И сидит там древний, как дерьмо мамонта, чучмек. И я помажу с тобой фунт за сто, что так оно и есть. Ну, помажем?