Голаны - Моисей Винокур

Мы едем по городу Рамле в сторону Луда, города-полукровки на святой земле, через Петах-Тикву и дальше от перекрестка Сегула в Раматаим. Там дом моей жены. Да.

Ты еще со мной, читатель? Ты уже думаешь: ладно, так и быть. Дочитаю. Придурок! Это не ты читаешь. Это я дал тебе почитать.

И не нервничай. Вспомни, как лечат в Вав-штаим шибко нервных, и не забывай.

Я смотрел на мир за решеткой от ареста, пересылки и двух тюрем. У меня был ничтожный срок. Благословен Господь!

Я жил и дышал, и плакал во сне, и пытался, только пытался удержаться от скотоподобия в среде семитского племени.

Моей заслуги в том, что я выжил, нет.

Меня окружало восхитительное блядво!!! От конвоя - до соседа.

Но были Евреи!

Мудак в своем гойском мудачестве Гамлет. Прессует просвещенный мир кумовским вопросом: быть или не быть!

Что с него взять? Мудак! Все там будем...

Мир переполнен читателями. Летают себе из пизды в могилу в гордыне своей да в чемпионах по мордобою. Шваль.

- Алло, - скажешь, - куда ты едешь? Натяни ручник!!!

А я отвечу:

- Ладно... Спустим это дело на тормозах.

Но окажись ты один в штрафном блоке Вав-штаим на мокром матраце под неостекленным окном, и косой дождь хлещет в камеру...

ХУДОЖНИК

Художник нам изобразил

Глубокий обморок сирени

И красок звучные ступени

На холст, как струпья, положил.

О.М.

Цви - художник-монументалист. Это он размалевал крепостные стены Аялонского централа. Любуйтесь, сограждане, с внешней стороны на веки вечные.

Он родился в сытой семье. Получил образование в Бецалеле. И ему не надо было рвать пупок, чтобы пробздеться в Париже. Жирные деляги любят цеплять на стены кибиток всякую мерзость. Однажды очень, ОЧЕНЬ богатый еврей заказал ему портрет сынишки.

Богатые... да потому они и богатые, что отвязанные. А во Второзаконии сказано: в тот же день отдай за труд человеку. До вечера! И скажи спасибо, что не раскулачили.

Итак, художник начал писать за гонорар под честное слово.

"Он понял масла густоту, его запекшееся лето, лиловым мозгом разогрето, расширенное в духоту".

Пахал, как ебанный в рот, простите за выражение, а в итоге его, как у них принято, кинули.

"Мейле", - сказал художник. Собрал палитру, мольберт, эскизы, пожитки, киднепинг и... уехал позировать рептилиям в Хамат-Гадер.

Эта история не для слабонервных.

Жирный рюхнулся на попятную. К гонорару липли нули в поминутной прогрессии. Опричники встали на уши. Избранный народ опустил гриву: "Спиздили ребенка в Палестине". Как в какой-то сраной Европе! Как в Чикаго, простите за выражение. А мальчик лежал в багажнике автомобиля "додж-дарт" и все слышал. По радио.

Со стыда за своих родителей, за падло, что они сотворили, пацану стало плохо. Он был еще совсем маленький и не понимал, что сын за отца не отвечает. Короче, он взял и помер.

Это статистика.

Трагедия разыгралась, когда менты попутали живописца. "Целый взвод его бил... Аж два раза устал... " Но это не все. Бойцы возвращались. Он лизал им ботинки и смеялся! Умора просто, до чего смешно.

Зря пугают ТЕМ светом. Из блока "хей" - блока психически неуравновешенных избранников доктора Сильфана - это оттуда спускают на ТОТ свет директивы. С целью ужесточения режима.

Когда в башке портретиста затишье, его выводят в промзону.

Цви - добродушный корректный еврей с умными глазами отстранения. Пожизненный срок - он ведь вялотекущий...

- Ай, Цви!

- Ай, Моше! Когда выгоняют?

- Двенадцатого июля.

- О'кей! Я успею сделать клаф. Будет висеть на двери твоего дома.

- У меня нет дома, Цви.

- Тогда у тебя будет просто клаф.

- На могиле, Цви, на могиле.

- Не говори так.

- Цви...

- Да.

- Там у вас Илан Гудман...

- Есть такой... Но он уже не в тюрьме... Он нигде.

- Передай ему это.

Художник разворачивает узелок. Я не в обиде. Я пообвык не обижаться. Ни на кого. И я его не собираюсь подставить.

Две пачки сигарет "Тайм", фарфоровая чайная кружка с отбитым ухом, малый талес, полотенце. Это все, что у меня есть.

Цви трясется от смеха. Хохочет. И меня тоже волокет ржать. До слез.

- Эй, Цви, если случится невероятное и я выломлюсь, - я не буду держать язык в жопе. Запомни! Я расскажу, как НЕ блатуют на зоне.

- Перестань, - трезвеет художник. - Мне все время снится мальчишка.

- Да хуй маме его. Намерение было безупречным.

- Ты так считаешь?

- Безусловно. Он бы не выжил в этом мире. И не ты помиловал его...

Издатели правы.

Я не писатель. За паранойю не платят. Я только стараюсь не врать. Загнать слова в несколько точных предложений. На бандерлошен.

Мой редактор - дымок анаши. Мы дербанем с ним шиллинг за слово. С общака на прожиточный минимум. Из кассы взаимопомощи рептилий в Хамат-Гадер.

ДВЕ МАМЫ

С территории чужого посольства бойцы Арафата вели снайперский огонь. Так приличные вояки не поступают. Их зачеркнули.

Командир взвода козырных частей ЦАХАЛа с сигаретой "Пэлмэл" на губе отмокал в джакузи советского посольства в Бейруте. Он точно понял, почему кипит говно у представителя сверхдержавы, но приказал славянам опуститься в подвал и для их же блага запер.

Жрали и пили свое. Никого не лапали, ничего не хапали. Поставили "зельды" вкруговую щупать ночь приборами и в очередь ломанулись в ванные комнаты. Пятую неделю похода мылись из нихуя.

Сэген купался последним. Он видел: ребята пользуются полотенцами из шкафов, посольским шампунем. "Ле азазель! - решил взводный. - По здравому размышлению, они же нас и втравили в поножовщину".

Он обтерся махровой простыней. Надел грязный х/б. Зашнуровал ботинки. В зеркалах на него таращились пацаны с лейтенантскими "гробиками" на погонах. "Самое главное - взвод метелит шпану без потерь. Пока... Пока... Но если Рафуль не притормозит, за Волгой будем выглядеть оборванцами".

В холле ребята варили кофе. Сэген связался по рации с камбацем полка: "РУТ-АВОР, РУТ-АВОР". Доложил обстановку. Сладко, публично-постыдно откликнулась рация: "ПЕРВЫЙ ОТПУСК С ПЕРВОЙ ВОЙНЫ. СО ВЗВОДОМ ОСТАЕТСЯ СЭГЕН КОБИ. РУТ-СОФ".

Файтер Коби... Ему снился единственный сон. Триптих желаний! Чтоб никогда не клинил "галиль". Не кончались в рожке патроны. И полный пауч таких рожков. Сон солдата бригады "Голани"!

Конечно, ребята стали подначивать. Мол, не только у него мамки в ауте. И если не обзвонит всех и не утешит, пойдут к послу и получат, кибенимать, политическое убежище!

Советские посольства... Там всегда торчат в вестибюлях рояли. А как же? Культура! Взводного потащили к инструменту. Уболтали сбацать машегу. Машегу, бен-зона! И он выдал! Фуги Баха на предельной скорости. Ближневосточную классику. В сопровождении Бу-Бух-Там-Тамов. Стопятидесятимиллиметровыми стволами самоходок ЦАХАЛ опускал Бейрут.

Утром вертолет унесет его в Хайфу. К самой красивой невесте Тивона. К женщине-подростку по имени Фиалка. Ласковый олененок Сигалит! В которую так непросто, так туго входить... всегда.

Эту лав-стори втирает мне Морис. От третьего лица. Будучи уверен, что я не знаю подноготную.

Мы сидим в мастерской по огранке бриллиантов на киче Аялон. И ни хуя не точим. Впрочем, за это не шибко карают. Вольный подрядчик рад и тому, что никто ничего не спиздил.

- И с голодухи он ей заделал тройняшку!? - делаюсь я поцеватеньким.

- Нет, - сказал Морис. - Он стрелял. Патологи насчитали четыре пробоины.

Наши офаны вертятся вхолостую. Мы курим сигареты "Омар". Это фуфло смесь ослиного дерьма с когтями мусульманских братьев - бесплатно. На входе в промзону. По пять сигарет в день. Тюремное управление покупает их у арабов с территорий. Мирный процесс. Комбина с арабьем стоит контингенту здоровья, но я далек от политики и, кроме пейсатых, никого не уважаю.

Тем не менее, Морису курить "Омар" еще двенадцать лет. С абстракта пожизненного договора его перевели на срок. Двадцать четыре года. По первой ходке треть слетает автоматом.

Я пытаюсь прикинуть: сколько раз уже ездили из Тивона в Рамле, пристегнутые удавкой родства, мать Мориса и мать Сигалит к этому пацану? Если на общем режиме два свидания в месяц за хорошее поведение?

Ничего не получается...

Потому что в виртуальной реальности барака встречи с прихожанками через разделительную сеть так горьки и печальны, что узники, воротясь по хатам, совершенно некоммуникабельны. Можно легко нарваться на неприятности.

Даже с самим собой! Это не знакомое каждому чувство покинутости, когда стоишь в толпе негодяев на воле. Не надо путать! Тут более уместно слово БРОШЕННЫЙ! Ведь в протоколе приговора начертано: Государство Израиль против - ИМЯРЕК! А дальше... Каждому - свое! И маешься, пока не примешь всеочищающий душ, где можно украдкой сдрочить и поплакать.

- И вот сэген в Хайфе! - не дает мне вздохнуть рассказчик.

Будто не видит, что я успел смотаться в лирику фрикативно-похабных сцен с матерью Сигалит. Совершенно сногсшибательной бабенкой!