Выживший во тьме - Владимир Анатольевич Вольный

– это уже станет совсем издевкой, насмешкой над всеми моими попытками вырваться на свободу, словно я был мышкой, с которой кто-то забавляется, заставляя ее метаться по бесконечному лабиринту. Но я не мышь! Я человек!

Ответом послужило молчание – я и не заметил, как произнес свои мысли вслух. Пыль, поднявшаяся при падении породы, густо усеяла и мое тело. Теперь, без одежды, я сразу стал замечать все острые грани камней. Все чаще приходилось ползти и протискиваться сквозь загромождения из упавших перекрытий и валунов. Я то спускался по ним, то вновь поднимался, опять полз – и, сосредоточившись на том, чтобы добраться до выхода, не заметил, как приблизился к нему вплотную.

Я осветил фонариком эскалатор – и замер в полном отчаянии. Выход здесь был еще более недоступен, чем первый. Похоже, эта часть станции как раз оказалась на пути той ужасной воздушной волны, возникшей вслед за ощущением нестерпимой головной боли… В итоге чуть ли не до самого низа эскалатора подъем оказался наглухо забит всем, что ветер смог поднять и швырнуть сюда с сумасшедшей силой. Я увидел даже скрученную в штопор машину, сплющенный киоск, несколько чугунных скамеек… натуральная пробка, густо нашпигованная человеческими телами.

Пробраться сквозь эти завалы было просто нереально. Оставалось только возвращаться к яме и уже там думать, как ее преодолеть. Приходилось быть очень осторожным: любое движение могло повлечь за собой падение камней. Что касается порезов, я уже просто не обращал на них внимания, хотя по наступающей слабости понимал, что потерял немало крови…

Нога попала во что-то мягкое, и из-под нее послышался стон. Какой-то несчастный лежал на животе, лицом вниз. Одна рука у него была сломана, и наружу торчала голая кость. Ноги человека были завалены грудой камней. Я посветил ему на голову. Он больше не стонал, но по плотно сжатым губам я заметил, что он все еще в сознании. Луч осветил массивную крепь, придавившую всю груду камней, под которой он находился. В одиночку, какой бы силой я ни обладал, сдвинуть ее в сторону невозможно. Он это сразу понял, потому что с его губ сорвался еще один стон. Может, он хотел что-то сказать, но сил для этого уже не оказалось…

Оглядевшись вокруг, насколько позволял скудный свет начавшего тускнеть фонаря, я увидел, что ко мне со всех сторон тянутся руки. Вначале я отшатнулся, подумав, что сейчас они все вцепятся в меня и уже не отпустят, но потом опомнился. Большинство давно мертвы, а если кто еще и дышал – не мог ни видеть, ни понимать. Все они безнадежны – я не могу вытащить ни одного. Изувеченные тела, переломанные конечности, раздробленные головы – даже этого света хватало, чтобы увидеть, что довелось им испытать в последние минуты. У одного из несчастных веки дрогнули – и глаза открылись; взгляд молил о помощи или хотя бы о том, чтобы я положил конец этим мукам. Но тогда я еще не мог убить человека – даже для того, чтобы избавить его от невыносимых страданий. Глаза это поняли – говорить он уже не мог, так как все лицо человека было буквально раскрошено и залито кровью – и медленно закрылись.

Стиснув зубы, я стал молча выбираться отсюда, направляясь к своей цели, все еще такой далекой. К горлу подступал непрошеный ком – я не мог не сочувствовать им, вынужденным ждать своего конца вдали от родных в полном неведении о том, что с теми случилось. Но я и сам был недалек от того, чтобы оказаться в том же положении. Пару раз нога срывалась в дыры, и я едва успевал застыть на месте, чтобы не сломать ее в самый неподходящий для этого момент. Стронутая неосторожным движением стальная балка накренилась и проскользнула мимо головы; я чудом успел наклониться, и она с грохотом ударила в стену, вызвав новую серию обвалов. Я уже не различал, по чему – а может, и по кому – иду… Снова какое-то отупение овладело мною – обволокло, как защитная пленка, сквозь которую уже ничто не могло проникнуть. Но судьбе было мало того, что я уже видел, и она преподнесла мне на прощание эпизод, забыть который невозможно…

Мне показалось, что я заблудился и ползу в обратном направлении (такое было вполне возможно среди этого хаоса). Метнулся в одну сторону, в другую – и рука, искавшая опоры, уперлась в чье-то тело. От неожиданности я отдернул ее, а потом, придвинувшись поближе, направил луч фонаря перед собой. Там оказалась девочка лет десяти или, может, двенадцати. Она лежала на спине с закрытыми глазами. Осветив ее полностью, я понял, что она тоже навсегда останется в подземелье: живот полностью разворочен металлическим штырем, а ступни на одной ноге вообще нет – ее оторвало. Обе руки она сложила на животе – должно быть, испытывала невыносимую боль… Я коснулся ее потемневшего лица – жалость на минуту заставила меня позабыть, что нужно спешить, чтобы не остаться лежать тут в таком же положении. Машинально смахнул пыль с ее губ – и она раскрыла их, отчего я задрожал всем телом…

– Папа…

Я остолбенел. Она так и не открыла глаза – а если бы это произошло, я бы, наверное, закричал…

– Ты… здесь?

– Да! Да! Я здесь! – Я понял, что не должен ее разочаровывать в миг ее последней надежды.

На измученном лице появилось жалкое подобие улыбки.

– Ты… со мной?

– Да! Я с тобой! Я вытащу тебя, и все будет хорошо! Только потерпи еще немного!

– Да. Я потерплю…

У нее шевельнулись пальцы, и я взял их в свою ладонь. Они полностью утонули в ней, такие маленькие и холодные… Через секунду она умерла. Не было ни последнего вздоха, ни слова. Она даже не дернулась. Так, словно вдруг разом остановились часы. Шли-шли – и сразу, без предупреждения… и все.

Я глухо застонал. За прошедшие часы мне много раз приходилось видеть смерть во всех ее обличьях, но гибель ребенка оказалась непереносима… Я стал уползать – и вовремя. Валун, до того державшийся неизвестно на чем, сполз и прикрыл собой и тело девочки, и то место, где я только что был.

…Теперь я обыскивал карманы попадавшихся трупов, уже не стыдясь и не смущаясь, – там могли оказаться спички. А свет фонарика становился все тусклее и тусклее. Остаться без него в самый ответственный момент просто нелепо… Когда я наконец-то дополз до ямы, то был вымотан так, словно преодолел длиннейшую дистанцию. Даже идти по рельсам оказалось легче, чем пробираться сквозь завалы на платформе. Сказывалось все: и сумасшедший бег на поверхности, и многочасовое