Джинсы, стихи и волосы - Евгения Борисовна Снежкина

в руках был магнитофон. По залу прошел шорох: «Димедрол будет танцевать… Димедрол будет танцевать!» Бранд меня под локоть:

– Слышишь, Димедрол будет танцевать, вставай.

Народ уже растаскивал столы к стенам. Чувак с магнитофоном врубил Rock around the clock. В центр зала вышел невероятно красивый юноша с босыми ногами. Его крупные локоны падали на плечи, яркие желто-карие, почти янтарные глаза светились. Он скинул вьетнамки, простоял пару секунд, поймал ритм и закрутил первый пируэт. Ноги четко отбивали долю, движения были изящны, и каждое имело смысл. Временами он выхватывал из толпы девушку, и она, околдованная им, проходила по залу, идеально попадая в музыку. Он то садился в прыжке на шпагат, то потом вставал и изгибался так, что почти касался головой пола, вертел фуэте. Две руки жили отдельно, они, как птицы, летали из стороны в сторону, неспокойные и прекрасные. Я смотрела на него и думала – это танец бога Диониса.

Глава пятая

1

Как только Гыга зашла в класс, я услышала: «Сметлева, к завучу».

Ну вот что делать? Оставить портфель или взять с собой? Ну его на фиг рисковать. Сложила все тетрадки в портфель и поплелась к завучу.

– Входите. А, это ты… Проходи.

За столом завуч – противная крашеная блондинка с химией. Глаза у нее злющие, как у щуки.

– Ну, рассказывай, Сметлева.

Она повернулась к окну. Как же я терпеть не могу все эти их приемчики, паузы эти педагогические! Они их в одном и том учебнике, что ли, все прочитали? Ну ничего. Она молчит – и я молчу. Смотрю и представляю ее в лифчике и трусах с начесом. Так продолжалось минут пять.

– Что скажешь в свое оправдание?

– О чем?

– В школу поступил сигнал, что тебя видели, как ты встречаешься в центре города с совершенно асоциальными элементами.

Интересно, о ком это она сейчас? О Бранде или об Ангеле?

– Язык не поворачивается назвать их молодыми людьми… Эти типы совершенно не придерживаются общепринятых норм поведения.

Господи, ну что тут скажешь? Общепринятые нормы поведения у нее. Она добро от зла не отличает, какие уж тут нормы.

– И мы как педагогический коллектив обязаны предпринять все меры воздействия на тебя, потому что мы несем за тебя не только юридическую, но и моральную ответственность. И если нужно будет в какой-то момент подключить милицию, подключим!

Да иди ты уже в жопу со своей ответственностью!

– Подумай. Конечно, ты сейчас находишься в таком возрасте, когда детям свойственно бунтовать, свойственно идти наперекор мнению взрослых. Но это глубоко неправильно, ты просто сама не понимаешь, в какую яму ты себя закапываешь, подумай. Александр Пушкин очень верно сказал: «Береги платье снову, а честь смолоду». Если ты и дальше будешь встречаться с этими сомнительными типами, то даже если ты сто раз будешь хорошей, никто уже тебе не поверит. Потому что есть такая вещь – репутация. И сейчас ты ее уничтожаешь. В конце концов, это может сказаться на твоих характеристиках. А если комсомольская ячейка посмотрит на все эти твои художества, так можешь остаться и без комсомола…

Она правда думает, что я в комсомол буду вступать?

– Эти люди тебя ничему хорошему не научат. Они, конечно, старше, они тебе больше нравятся, но это безответственное поведение. Они все закончат в тюрьме или сопьются. Ты хочешь такой жизни для себя? Подумай о своих родителях, подумай о том, сколько горя ты им приносишь.

Нет. Лучше думать про ее лифчик.

– И еще. У нас очень плохая ситуация с Хохловым. Куда ты его толкаешь? Он мальчик с блестящим будущим и сейчас он действительно находится на грани того, чтобы испортить себе жизнь.

Это, значит, я его толкаю, а не они ему бананы ставят.

– Подумай о нем. Мы уже вызывали его родителей, но ситуация коренным образом не меняется. Ты безответственно себя ведешь. Я понимаю, что он сейчас тебя защищает, это благородно с его стороны. Но ты-то как себя ведешь? Насколько надо быть безжалостной, чтобы вот так ни за что ни про что распорядиться жизнью хорошего мальчика, отличника? Он из-за тебя, между прочим, может остаться без института. Мне стыдно за тебя, Сметлева. Если по-человечески не понимаешь, пойдем по инстанциям. Родителям в партком и в профсоюз будем писать, чтобы они тоже обратили внимание на образ жизни ребенка. И запомни, вплоть до постановки на учет в милицию!

Стыдно тебе… Сволочь ты такая.

– Это должно прекратиться. Ты все поняла?

Что «это»? Но тут вступать в разговоры бессмысленно.

– Немедленно иди в класс, я проверю по часам.

Развернулась, пошла в класс, цепляя ногу за ногу. Поймать бы этого стукача и придушить подушкой.

2

От бесконечных читок мы наконец перешли к разводу сцен. Сегодня репетировали объяснение Макса и Сабашниковой. Коля за Макса. Макс, муж, пытался удержать Маргариту и не пустить ее к Иванову, но она только устроила истерику, вырвалась, несла какую-то чушь. Коля стоял в глубине сцены, а Леночка бегала по авансцене и произносила свои бессвязные реплики:

– Нет, нет! Вы не можете держать художника взаперти! Мне нужны новые впечатления, новые люди, новые отношения. А то, что вы говорите, так пошло, так пошло! Боже, я как будто в Средневековье, и на меня вот-вот наденут пояс верности! Кто дал вам право? Только то, что в силу обстоятельств вы перед обществом назвали меня своей женой? Я не могу так! Я задыхаюсь! Я задыхаюсь, слышите вы? – Она сняла с руки воображаемое обручальное кольцо и кинула его под ноги Максу. – Все это душит меня, не дает моим работам родиться. Вы прячете меня в клетку!

– Марго, давайте просто минуту помолчим, вы слишком взволнованы…

– Ах, оставьте, оставьте! Все подло, пошло, глупо! Как можете вы, кому я так верила, лишить меня главного – моей души! Это гадко, гадко!

Леночка закусила губу, начала рукам бить себя по рукам, ее дыхание участилось, щеки горели. И в конце концов из глаз брызнули слезы.

У нас челюсти отвисли. Оказывается, наша Леночка-для-статистики – актриса! И в сто раз лучше каждого из нас! По сравнению с ней мы звучали нелепо и фальшиво, наши движения были скованными, неуклюжими, неоправданными, реплики нарочитыми – не люди, а колоды. За полторы минуты этой сцены стало понятно, что никто из нас не сможет конкурировать с Леной в органике существования на сцене, потому что ее игра – настоящий театр, а наша – драмкружок в детском саду.

Мы повернулись к Володарскому, который сидел за режиссерским столиком. Он был в ступоре и не