Джинсы, стихи и волосы - Евгения Борисовна Снежкина

– Да как обычно. Теперь вписку ищем. Ты можешь вписать?

– Не, я сегодня на шестьсот веселом в Питер.

– Понятно. Пойду искать.

И Ангел пошел обходить все столики. Я только слышала: «Отец, впиши человека», «Вписка есть?» Но все ему отказывали. Ангел вернулся, поднял меня со стула, сел и пересадил меня к себе на колени.

– Глухо. Ладно, может, потом к Кришне впишу. Надо, чтобы он хотя бы немножко в себя пришел.

Бранд достал двадцать копеек:

– Купи ему кофейку.

Ангел утопал за кофе.

– Дева, это Ли. Ли, это Дева.

Китаец на секунду поднял голову, сфокусировался, кивнул и опять уронил голову на грудь.

– А почему Ли? Потому что на Брюса похож?

– Он не китаец, а кореец, и Ли – это его фамилия. А все корейцы похожи не на Брюса, а на Цоя.

– На кого?

– Ну Цой, «Кино».

– …

– «Аквариум»? «Пикник»? «ДДТ»? Сашбаш? «АукцЫон»?

У меня было такое чувство, будто мне опять рвут зубы без наркоза.

Бранд крякнул:

– Ладно, кассеты дома есть?

Я с готовностью кивнула.

– Приеду, разберемся.

5

Господи, как же не хочется идти в школу. Портфель кажется неподъемным. Каждый шаг как сквозь толщу воды. Господи, пусть я заболею, пусть школа закроется или сгорит. Пожалуйста, Господи.

Сил больше нет. Каждый день, как капли на темечко, – моя фамилия в чьем-то поганом рту, взгляды, тычки, комки бумаги в спину.

Господи, ни Мишка, ни книги уже не помогают тащить эту огромную тяжесть каждый день – из дома в школу, из дома в школу. А там эти людоеды, которые мучают меня ни за что. Просто за то, что я на них не похожа. Просто за то, что я умная, умею любить и пишу стихи.

Господи, помоги мне. Сделай хоть на секундочку, на граммик легче эту мою несчастную жизнь. Пусть Гыга хотя бы один лишний раз отвернется к окну. Пусть Ленка и Светка хотя бы на сегодня забудут о том, что я есть. Я не могу больше терпеть.

Как тяжело идти ногам, как тяжело рукам нести портфель. Но нужно заставить себя туда дойти. Плетьми и батогами, но заставить. Стиснуть зубы. Нужно заставить себя провести там целый день. Я ни в чем не виновата. Господи, ни в чем, ни капельки. А они творят зло и будут наказаны. Они бьют меня, но все же они поймут, не сейчас, когда-нибудь они поймут, какими злодеями были. Я ни в чем не виновата, Господи. Поэтому я должна, должна туда дойти, и пусть измученное тело мое, пусть непокорная душа моя каждый день показывает им, что они – скоты.

А я буду высоко держать голову, что бы ни случилось, что бы они еще со мной ни сделали. Так и будет, Господи.

Глава четвертая

1

Кассеты я сперла у родителей. На них записано какое-то их КСП, не жалко. Встретились с Брандом на Пушке, прямо в метро. Я передала две кассеты, и он уважительно посмотрел:

– Sony. На вот тебе, – и он дал мне пластинку.

На белой обложке были нарисованы дерево и звезда и подпись «Аквариум».

– Когда вернуть?

– Возьми так. Я в свое время купил сразу пять. Считай, подарок. С Новым годом.

– Так не было ж еще?

– Ну будет. Тем более я на это время отпуск возьму и опять в Питер уеду.

– Пошли, может, кофе выпьем?

– Не. Мне на сутки.

Махнул рукой и побежал к поезду.

Дома я раскочегарила свою «Ригонду», поставила иглу на дорожку пластинки. И с первыми же звуками меня накрыло.

Его голос – он гладил меня, обнимал, целовал. Он знал самые тайные места меня. Он открыл мне, что у моей души есть органы. Вроде той поэтической желёзки, которая источала стихи, но их оказалось гораздо больше. Я даже не подозревала, что они есть!

Я провалилась даже не в этот голос, а в его предчувствие.

Он пел об известном и неизвестном мне. У нас с ним были общие места – например, сны, которые, я точно была уверена, мы видели одни и те же. А в некоторые мне еще только обязательно предстояло попасть. В тот город на холме, который мелькал из песни в песню. На какой он карте? Земной или небесной? Можно было принимать прекрасное и отказываться от него. Как можно относиться к электричеству? Где та сторона стены восхода? А что за кольца? Кто такие ястреб в сияющем небе и та, что приносит дождь? Он знал.

Он брал мои руки, вкладывал в мои ладони новые имена. Он называл те, которые я понимала, и те, которые мне еще только предстояло расшифровать.

Он поразил меня. Как можно было одновременно говорить о путях, о судьбе и тут же отказаться от этого. И как! Стрельнуть сигарет! В музыку вставил слово «стрельнуть»!

Звенели струны и бубны. И соло трубы. Такой зовущий, медный и чистый голос трубы где-то впереди звал меня и ободрял, и давал надежду. Я молилась вместе с теми, кто пел на кухне хорал. Каждая буква, каждая нота втягивала меня в мир, где царил этот узнавший меня голос.

Я проснулась в сон.

2

После того как попытка посидеть под мостом в снегу провалилась, мы начали ходить после уроков ко мне. Родаков гарантированно не было дома часов до пяти. Дома я делала чай и бутерброды, Мишка математику и физику, а потом слушали голоса. Сегодня Мишка был чернее тучи.

– Ну что такое?

– Моих вызвали.

– По поводу меня?

– Угу. Я им сказал, что это не их дело.

– И как они?

– Отец нормально. Мама нервная, сразу в слезы. Тяжело им там завтра будет.

– Хорошо хоть у тебя отец что-то понимает.

Мне было ужасно жалко Мишку, но я совсем не понимала, что могу сделать, кроме как утешить, погладить по голове, обнять.

– Ну что, послушаем? – И он пошел к «Ригонде».

– Нет. Давай я «Аквариум» включу. Я последнее время ничего, кроме этого, слушать не могу.

Поставила заветную пластинку.

– Да что тебе там так нравится?

– Понимаешь, это совсем другое… Мне сложно объяснить.

– Попробуй.

– Он когда поет, у меня такое чувство, будто он рассказывает то, что я знала, но забыла. У символистов метафоры устроены проще. Как у Данте, через «который». Гребенщиков тоже это использует, но иногда он играет в какие-то более древние игры. Так увеличивается глубина резкости стиха. Понимаешь?

– Не совсем.

– Ну смотри. Вот он обращается к какому-то сюжету, а у тебя есть чувство, как будто ты этот сюжет знаешь, хотя впервые о нем слышишь. Плюс музыка… На самом-то деле мне