Джинсы, стихи и волосы - Евгения Борисовна Снежкина

И конечно, вокруг этой девочки стали собираться парни. Прям собачья свадьба. Это парни, которые хотели легко поживиться, начали нарезать вокруг нее круги. Но надо ли говорить, что это были парни определенного пошиба. Что только администрация школы не делала. Мы старались, вызывали родителей, ставили в известность парткомы и профсоюзные организации… Но все наши попытки оказались тщетными. В результате она родила в шестнадцать лет. Судьба у нее печальная. Мало того, что она оказалась без образования, ее исключили из комсомола, поставили на учет в милицию. А ведь жить-то она хотела лучше, чем те, кто работает. От такого гонора один шаг до тюрьмы, и кто ее там будет содержать, а ее ребенка – в детдоме? Добрый советский народ. Подумайте об этом. А те, кто не хочет задуматься, имеют все шансы повторить судьбу этой девочки. Вы поняли меня?

Я сделала вид, что ко мне эта ее речуга не относится, сидела и тупо пялилась в парту. А мой затылок сверлили две пары ненавидящих глаз.

– На этом у меня все, – сказала Гыга и отперла дверь.

Я схватила портфель и как можно быстрее побежала из класса. Но не тут-то было. Первая же подножка оказалась моей, я навернулась и оказалась на полу. Гыга демонстративно смотрела в окно. Отвечать было бессмысленно, да и некому. Встала и ушла. Там, за порогом школы, меня ждала совершенно другая жизнь. Там были Мишка, Бранд, Ангел, Нина и Коля, Володарский, там были мои стихи. А здесь было только то, что я ненавижу.

4

Мы с Мишкой стояли под мостом, и я пересказывать ему все, что произошло во время классного часа. Меня трясло. Прямо колотило.

– Ну что ты… Ну что ж ты так… Не надо… – уговаривал Мишка.

Он положил руку мне на затылок и прижал к себе. Я уткнулась носом ему в горло. Почувствовала запах его кожи, его тепло, и меня совсем развезло. Я плакала и плакала, а он гладил меня по голове и время от времени касался губами шеи чуть ниже уха.

Я обняла его так крепко, как могла. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь хотя бы раз встал между мной и ими, чтобы кто-нибудь хотя бы раз защитил… И вот сейчас, пока я держусь за него, пока он не отпускает своих рук, хотя бы в эти минуты я не одна. Но Мишке я этого не сказала. За спиной раздалось гоготание, я опустила руки и сделала шаг назад. Мимо нас прошла стая гопников. Мишка взял меня за руку и повел гулять.

– Что мне теперь делать?

– Не знаю. Может, ты все принимаешь близко к сердцу? Может, она не тебя имела в виду?

– Как же. А то ты не видел, как они смотрят на меня. Им покоя не дают ни моя прическа, ни то, что я хожу с тобой. Гады. Так еще и воспитывают. Нарочно позорят. В четвертый раз заставляют готовить политинформацию. Специально, чтобы я читала эти их дурацкие «Известия», «Труд», «Гудок». Господи, как же я их ненавижу. Однажды сказала про «Взгляд», так Гыга скорчила рожу и понесла про идеологическую диверсию, что их закроют скоро, и вообще – дети должны в это время спать… В общем, запретила упоминать.

– Ну что ты так раскипятилась… Просто ты зря им говоришь, откуда берешь информацию. Слишком честная, хотя и врушка. Я, например, сводки радио «Свобода» зачитывал на политинформациях. Пересказал про поставки советского оружия в Ливан и Никарагуа и кто там с какой стороны проводил карательные операции.

– Это как?

– Просто. Слушаешь «Свободу», записываешь, что они там говорят в новостях, а в классе читаешь и говоришь, что это, например, по материалам газеты «За рубежом».

– И верят?

– Верят. Они же сами ничего не читают. Ну, может, первую страницу, но дальше второй точно не идут, если только им не прикажут специально какую-то статью прочитать. А так вообще-то можно лить им в уши что хочешь.

– Офигеть. Ты слушаешь радио «Свобода»?

– Да. И не только.

– А как?

– Узнал, когда в радиокружке занимался. Мы весь эфир прощупывали, я один раз наткнулся, второй раз наткнулся…

– Ни фига себе! А меня научишь?

– Для этого нужен приемник, который короткие волны принимает. У тебя какой?

– «Ригонда». Здоровый такой гроб. Как его настроить?

– Берешь ручки. Начинаешь крутить. У нас лучше ловит на девять тысяч пятьсот двадцатой частоте. Сначала помех много будет, но это дело привычки.

– Ничего не поняла. Я не справлюсь. Давай, ты просто ко мне придешь и покажешь? Пошли сейчас, пока родаков дома нет?

– Давай.

И вот я сидела около приемника, прижавшись к Мишке спиной, а он крутил ручки и показывал, где ловить ВВС, где «Голос Америки». Иногда он опирался подбородком о мою макушку, а я прислонялась к его руке щекой и старалась запомнить все до цифры положения бегунка на шкале. И вдруг из приемника раздалось «Говорит радио „Свобода“». Я завопила. Потом поцеловала Мишку в щеку. Потом он меня. Прижался губами к щеке и долго-долго не отпускал.

5

Они опять не клеились, не сходились, превращались в задачку. Почему знаки зодиака и иероглифы должны быть в одной строке? Где разница между временами?

Хотелось думать о ее лиловой юбке, ее локонах, руке в тонких браслетах, высоком бокале кровавого вина. Хотелось думать о нем. О том, как он ее любил. Хотелось услышать, как они говорили о Призвании.

Хотелось думать о том, как в оттенках небосвода они прозревали Послание. Хотелось думать о том, что они были посредниками Бога и были призваны передать заветы нового мира.

Заветы бедных. Заветы милосердия. Заветы красоты.

Хотелось думать о них, об их мастерстве. И вот на мастерстве все и ломалось. Читая, я видела, как они передавали друг другу приветы. Автор автору передает жену, одетую в солнце. А если я повторю этот код, кто поймет меня? Или вот одна пишет, а другой немедленно вставляет это стихотворение, почти полной строкой. По датам стихов видно. Но как у него получилось? Или они просто цитируют Библию, которую я не читала, но понимаю, что это Библия и ничто другое?

Как можно было так писать стихи? Как, оказывается, они пишутся… Вот мои и не клеились. Хотелось сказать что-то большее, чем «он пришел», «она встала», «он сказал». Чтобы было шире, объемнее. Как у них. Но как?

Один дает три завета, и первый из них – «Не живи настоящим». Но ведь он не грядущем, в его грядущем живу я. А как мне теперь