Никогда правда - Джилл Рамсовер

трать на нее свое время. София ведет себя странно и не хочет разговаривать. Пойдем поиграем с нами на перекладине.

Я не был уверен, почему его слова расстроили меня, но они заставили меня захотеть столкнуть его на землю. — Заткнись, Джон. Я все равно не хочу с вами соревноваться, — рявкнул я ему в ответ, сверкнув глазами.

Дети ушли, бормоча хорошо и неважно, пока снова не остались только я и девочка. Мы сидели в тишине в течение минуты, просто наблюдая за игрой других детей, пока мы пинали рыхлую грязь под нами.

— Ты любишь качаться? — спросил я ее, не уверенный, что она ответит.

Она посмотрела на меня, и в ее глазах появился крошечный намек на свет, которого не было несколько мгновений назад, когда она кивнула мне. Я оттолкнулся и начал раскачиваться, и она сделала то же самое. Мы провели остаток перемены на качелях вместе, не говоря ни слова.

Каждый день на той неделе проходил одинаково. Когда я приходил на перемену, она уже была на качелях, просто сидела там. Как только я присоединялся к ней, мы начинали качаться.

В пятницу, когда перемена закончилась и нам нужно было возвращаться в свои классы, я остановил ее и слегка улыбнулся. — Пока, девочка-божья коровка. Увидимся на следующей неделе.

Впервые за всю неделю она улыбнулась, и моя грудь наполнилась теплом и счастьем, о существовании которого я даже не подозревал.

С этого момента я принадлежал ей.

6

СОФИЯ

Сейчас

После смерти Марко я молчала о том, что видела. Какое-то время я вообще ничего не говорила. Ни слова. Они объясняли это горем, и отчасти так оно и было, но это была и травма от того, что я стала свидетельницей смерти брата.

Когда Марко был убит, мои родители рассказали миру историю о том, что он погиб в результате неудачного ограбления. Мама объяснила, что двое мужчин в масках напали на моего отца, пытаясь украсть у него деньги. Она солгала, но я не знала, почему, и была слишком убита горем, чтобы спорить.

Мама и сестры плакали — даже Мария, а она никогда не плакала — но я не могла.

Я была неполноценной.

Вместо этого я ушла в свое творчество. Я рисовала темные абстракции и сломанных людей часами напролет.

Пока я рисовала, мои мысли блуждали. Я пыталась решить, могла ли я сделать что-то по-другому, чтобы помочь. Я размышляла о том, почему мои мама и папа лгут и как мой папа может драться, как герои боевиков по телевизору. Я размышляла о том, почему мой отец оставил Марко.

Ответы не приходили быстро, но со временем я собрала все воедино.

Когда я выросла, я наблюдала за своей семьей критическим взглядом. Они никогда не догадывались, что я знаю, но я знала. Я знала обо всем. О каждом секрете. О каждой лжи. Все наше семейное дерево было построено на них. Как научиться доверять самым близким людям, когда они, глядя тебе в глаза, лгут тебе?

Ложь за ложью.

Никогда правда.

Единственное место, где была хоть какая-то честность, была моя студия. В моем творчестве.

Именно там я нашла себя на следующий день после фиаско на обеде с матерью — я позволила своим эмоциям выплеснуться на холст. Иногда, когда я начинала рисовать, у меня в голове был конкретный образ, а иногда я начинала картину, не имея ни малейшего представления о том, куда приведут меня кисти.

Сегодня был один из таких вечеров.

Картина начиналась как портрет молодой женщины, но мазки желтого и зеленого цветов обвились вокруг нее, змеями огибая ее плечо и уходя в волнистые волосы. В ее глазах была печаль, но она не боялась. Змеи не были ее врагами, они были частью ее самой.

— Твои работы замечательны, и так было всегда. — Раскатистый голос моего отца наполнил комнату, и я оглянулась в знак приветствия.

Учитывая его профессию, он мог показаться удивительно обычным. Он выглядел как любой другой мужчина средних лет, хорошо одетый и подтянутый. На неискушенный взгляд он был привлекательным, но в остальном средним. Я всегда разрывалась между своими чувствами к нему. Я уважала то, что он расправился с людьми, убившими моего брата, но если бы не его выбор в жизни, мой брат, скорее всего, был бы жив. Из-за этого я никогда не могла с ним сблизиться. Однако, чем старше я становилась, тем больше прощала его, потому что понимала, что мои гены достались мне непосредственно от него, и я не лучше.

— Спасибо, папа. Тебе что-нибудь нужно? — спросила я, отложив кисть. Я сразу перешла к делу, потому что меня не интересовала компания. Мое настроение оставалось совершенно мрачным с прошлого дня.

— Не совсем. Я хотел поблагодарить тебя за то, что ты побаловала свою маму вечеринкой. Ты же знаешь, как она любит свои вечеринки.

— Да, я знаю, даже если она вмешивается туда, куда не имеет никакого права, — пробурчала я, глядя на свои суетливые руки.

— Постарайся помнить, что у каждой истории есть две стороны.

Ты бы так сказал, если бы я пригласила твоих врагов на чай? Я отчаянно хотела спросить, но держала губы на замке. Он знал, что я не хочу иметь ничего общего с Нико, но все равно поддерживал мою мать в ее заговоре. — Я уже взрослая, папа. Мне не нужно, чтобы кто-то из вас пытался организовать счастливое воссоединение от моего имени. — Слова прозвучали резко, когда я взглянула на отца.

Он поджал губы и поднял подбородок. — Боюсь, что уже поздновато. Когда твоя мама сказала мне, что встретила Нико, я предложил ей пригласить его на ужин.

— Просто отмени. Все время что-то случается. Скажи ему, что у нас в семье болезнь.

Отец поднял брови, затем бросил взгляд в сторону прихожей.

— Сегодня вечером? Он уже здесь? — недоверчиво спросила я.

Он натянуто и извинительно улыбнулся.

Я не могла поверить, что это происходит. Конечно, после нашего мучительно неловкого обеда мама могла понять, что нагнетать обстановку не стоит. Конечно, у нее должно быть больше здравого смысла.

Однако, судя по гримасе отца, ответ был отрицательным. Нет, это не так.

— Нет проблем, — сказала я, повернувшись к холсту, уши пылали от гнева. — Вы, ребята, наслаждайтесь ужином.

— София, — холодно произнес отец.

— Я больше не ребенок. Вы не можете заставить